Избранные сочинения. Александр Чехов (А. Седой)

на море.

      – Чего смотришь? – допрашивал его Лука Евсеевич.

      – Ничаво, – обрывал татарин. – Пиши мене письмо на Тифлис. Пиши: кушаю – не могу, хожу – не могу, фонарь зажигаю – не хорошо. Весь душа мой там! Пиши, что мене скучно…

      – Хорошо, хорошо, напишу.

      – Врошь, не напышешь, ваш блародие. Сам знаю: тебе душа болит… Мене тоже душа болит.

      Получение письма от Оли было событием.

      – Чытай, поджалуйста чытай, – приставал Фейзулин.

      Лука Евсеевич читал ему письмо, детское, нацарапанное каракульками: “Милый папочка, у нас чай подают в семь часов утра, завтрак в двенадцать, а к обеду мы ходим парочками. Я люблю Нину, и она меня любит, а Любку терпеть не могу, она такая скверная, и надзирательницу тоже не люблю”.

      – Читай, ваш блародь, еще раз.

      Лука Евсеевич читал еще раз.

      – А ну читай еще раз.

      Письмо читалось еще раз.

      – Нина – хороши, а Любка – не хороши. Надзирательница – тоже не хороши… Нет, ваш блародие, другой раз такой писмо мне не читай…

      Прошло семь лет. Олечка вышла из пансиона. «Еду, еду к тебе, папа, – писала она. – Вышли лошадей на станцию. А что Фейзулка, жив? Я у тебя сама зажгу маяк… Папочка, целую, целую, целую. Я свободна… Кавказ, Кавказ!..»

      Фейзулин после письма пришел в положительный экстаз: чистил, мыл, тер и два раза сбегал за восемнадцать верст на станцию. И нужно было видеть его лицо, когда он привез Олечку домой. Он нанял фаэтон и ехал рядом с нею. Лука Евсеевич выскочил навстречу. В глазах светилось торжество…

      – Нэт, нэт, ны надо, я буду платить за фаэтон… баришна здесь, ты здесь, я здесь, она мене в щеку целовала: «Хорош Фейзулка, толко дурак, а я тебе люблу…» Я тоже люблу, я свой жаловань не издержал, мене денга есть, я хочу лошади платит.

      Лука Евсеевич не сопротивлялся. Ему было не до того. Оля так и повисла у него на шее.

      Началось счастье бесконечное. Явилась новая душа.

      – Папочка, как у тебя здесь хорошо… Фейзулка, слышишь? Здесь у вас хорошо. Дай морду, дай свою татарскую морду – я тебя поцелую… А тебя, папка, целовать не хочу…

      – Не надо, не надо, не целуй, – блаженствовал Лука Евсеевич. – Мое не уйдет…

      – А хочешь, папочка, я со скалы от счастья в море брошусь и утону?.. Фейзулка, ты шашлык делал? Ты? Вкусно, вкусно… Папочка, я выкину какое-нибудь антраша.

      – Выкидывай, голубчик, выкидывай…

      – Изволь… Папка, ведь ты отшельник, ты аскет, ты одинок, дай мне свои усы: я целовать их буду, я хочу, хочу, хочу… Ну не противься, только вытрись сначала, а то у тебя капуста висит…

      Лука Евсеевич тщательно утирался, подставлял губы и расплывался от счастия.

      – Вот те, брат, и полировка, – решил он ночью, стаскивая сапоги и подставляя панталоны Фейзулину. – Оба мы с тобою перед нею – дураки. Понял?..

      – Так тошно…

      – Глуп ты, братец, я тебе говорю, что у нас жизнь новая началась, веселье, счастье. Да не так тянешь: этак по швам лопнет.

      – Пускай лопныт, – решил Фейзулин, – это – ничаво, когда баришна дома.

      На