Басурманин. Дикая степь. Милена Миллинткевич

лугам от зори до зори верхом носится, тот и ловчее. А уж которого из кузни затемно не спровадить – тот и крепше.

      Привлеченный разговорами Пруша, завертел головой по сторонам, отвлекся и в тот же миг княжич выбил из его рук тяжелый двуручник, а в горло отроку уперся острый кончик парного меча.

      – В бою́ головой вертеть надобно, чтобы с нею не расстаться, – опуская меч, добродушно кивнул княжич. – Да и в шутейном поединке не пристало по пустяка́м по сторонам пялиться. За мной сей бой будет.

      И видя, как потух взор отрока, добавил:

      – Кулага! Сыщи аще одного отрока себе в помощники. А ты, Ивач, вели Гриде на утренней и вечерней зорьке супротив Пруши ратников молодых выставлять. Да пусть меч берет по руке. Рано ему аще к двуручнику прилаживаться.

      – Твоя воля, княже. Исполню, как сказываешь.

      Похлопав Прушу по плечу и подмигнув Ончутке, кузнец задумчиво почесал бороду.

      – Потемнело небушко! Вот и день к закату клонится.

      – И опять я на булавах не обучен.

      Грустно вздохнув, княжич подхватил было парные мечи.

      – Погодь, княже! – остановил его кузнец. – Ранёхонько прилаживаешься. Поутру заберешь. Пущай Пруша их как должно завострит.

      – Добро! – согласился княжич и, грустно взглянув на клинки, вышел из кузни.

      – Не кручинься, княжич, – утешал молодого правителя сотник. – Коли будет на то воля духов да богв, светило по утру встанет, возьмем лошадей, ратников, да булавы крепкие, и поедем в поле. Разомнемся! Покажем удаль молодецкую! Да и мечи твои новые в деле проверить надобно.

      – И то дело сказываешь, Ивач. Добре придумал, – согласился княжич и поспешил в терем.

      – Явился! А мы туточки с боярином заждались правителя нашего! – перебирая свитки, Федор недовольно покосился на вошедшего. – Все князю – батюшке поведаю! Все скажу! То за книгами цельными днями сидит, с места не двинется, то из кузни не выгонишь. Ладно бы еще на мечах делу ратному старался. А то звона я слыхом не слыхивал. Чего без толку слоняться, али дела нет иного?

      – Не ворчи, Фёдор! Не гневи духов! Сам же княжича на двор спровадил, а теперь хулу наводишь, – прикрикнул на разошедшегося толмача боярин Магута. – Ступай лучше насчет трапезы. Ступай, сказываю тебе.

      Фёдор хмыкнул, тихо выругался, и, обещая всем и вся неминуемую кару, скрипнув дверью, исчез за ней, как и не было его.

      – Ты, княжич, на Федора-то не серчай, – усаживаясь на лавку, тихо увещевал Яр Велигорович. – Притомился он, стар стал.

      – И в помыслах того не держу, крестный, окстись. Фёдор завсегда дело говорит. Толку-то, что полдня в кузни провел – ни на мечах, ни на булавах недосуг было.

      – Отчего так? Сотник дело свое запамятовал? Так я мигом напомню.

      – Не шуми, крестный. Ивач свое дело ратное хорошо ведает. Грех напраслину наводить. Ты бы видал, какие мечи справные кузнецы выковали! И короткие, и длинные. А Пруша, подмастерье Кулаги-то нашего, такие ладные середнячки справил! Я их себе заприметил. Артемий Силыч