Басурманин. Дикая степь. Милена Миллинткевич

последний год в отрочестве, опосля, когда время выйдет, из него получится добрый ратник. Силой он наделен был не дюжей, да умишком недалеким. Завидя перед собой княжича, Пруша так и норовил с испугу показаться малым отроком, потому как раньше не доводилось ему представать перед очами правителя.

      – Это Пруша сработал. Он и рукояти косами заплел. Сказывал, у мамки его такие, тугие, да крепкие.

      Дитятя склонился в земном поклоне. А когда выпрямился, столкнулся с прямым взглядом синих глаз.

      – Ты сработал? Сам? – не без интереса разглядывал Прушу княжич.

      – Я, – пробасил тот и опустил глаза.

      – Правду сказывай!

      – Да он это, княже, он, – вступился Ивач за подмастерье. – Только мы с кузнецом ему велели рукояти покрепше сработать, а он, вишь, косы заплел! Небось, когда ковал, о деви́це какой думал, а? Есть у тебя уже невеста на примете?

      – Тятя не велит. Сказывает, рано мне аще… – гудел Пруша, искоса поглядывая то на княжича, то на сотника, а то и вовсе бросая гневные взгляды на маленького Ончутку.

      Ивач усмехнулся и потрепал отрока по вихрастой голове.

      – Ну-ка, неси сюда мечи свои! – приказал княжич. – Да себе прихвати, какой по нраву будет.

      С опаской покосившись на Ивача, Пруша исчез в кузне. Вернувшись, он вынес два меча с рукоятями-косами и еще один – длинный, узкий, тяжелый двуручник, самим воеводой Артемием Силычем заказанный.

      – Добрый ты себе меч выбрал! А не тот ли это, что воевода себе заказал в замен сломленного под Муромом? – похвалил княжич, принимая оружие и становясь в стойку.

      – Он самый и есть! – кивнул сотник, предвкушая любопытное состязание.– Вот и поглядим, Пруша, годишься ты княжичу нашему в малую дружину, или твоё место стенами кузни отмеряно.

      В глазах Пруши промелькнул страх. Крепко сжимая рукоять двуручного меча, он попятился, пока не наткнулся спиной на створку воротины.

      – Ивач, не губи! Смилуйся! Негоже мне дело сие! Не встану я биться супротив княжича, – загудел Пруша, оглядываясь по сторонам, словно ища поддержки у стен, ограды, деревьев и людей, что сновали по другую сторону подворья, выходящего на торжище, и не могли видеть происходящего за высокими заборами княжеской кузни.

      – А супротив басурмана встанешь? – посерьезнел княжич. – Ну–ка, не робей! Неужто тебя Гридя с Ивачем худо к делу ратному приспособили? Знамо, ты не запросто так при кузне подъедаешься. Покажешься, я сам за тебя Силыча просить стану. Пойдешь ко мне в малую дружину? Али не любо тебе дело ратное?

      – Любо! Да коли я тебе, княже, рану причиню? Мне ж головы не сносить, – хватался за последнюю соломинку детина.

      – Ты аще звона не услыхал, мечом и разу не махнул, а про раны сказываешь, – усмехнулся молодой правитель.

      – Княжич, послушай совета дельного, не зли мальца. Горяч он, когда за живое затронешь. Спит и видит себя в дружине княжеской, – усмехнувшись, шепнул стоя за спиной у княжича Ивач, то ли случайно, то ли нарочно позабыв о горячности самого юного правителя.

      – Мне