Сулажин. Борис Акунин

Баранчик не сводил с подруги жалобного взгляда.

      – Довольно обычная история, – с печальной улыбкой сказал мне Громов. – Состоявшийся человек женился на юной красотке. Взаимовыгодный обмен: благополучие в обмен на молодость. Но одна из сторон нарушила соглашение и боится, что партнерша об этом узнает.

      – Она меня сразу бросит, – вздохнул Черепах. – Никаких сомнений. Это бы ладно. Она ребенка заберет. Без жены я бы как-нибудь дожил. Сколько мне осталось? Но без дочки не смогу. Каждая минута рядом с ней – это счастье. Умом я понимаю, что девочке лучше от меня отвыкнуть. Что для нее моя смерть будет шоком. Но ничего поделать с собой не могу. И терзаюсь из-за того, какое я эгоистичное дерьмо…

      – А что у вас за болезнь? Сколько вам осталось? Это известно?

      – В том-то и дело, что неизвестно. Не буду обременять медицинскими подробностями. У меня обнаружили редкую патологию сердечно-сосудистой системы. Я могу умереть через минуту, а могу протянуть еще год или два. Два года жить одному? – Он передернулся. – Нет, этого я точно не смогу.

      Я повернулась к Громову:

      – Что вы тут можете сделать? Избавить Александра Николаевича от эгоизма? Чтобы он спокойно подыхал в одиночестве?

      – Не знаю. У меня пока нет ответа. – Громов задумчиво покачал головой. – Но мы работаем над этим.

      – А с вами что? – спросила я молодую пару.

      – Со мной всё окей, – сказала Гюрза, наматывая на палец черную прядь. – Химия не помогла. Один врач говорит: месяц, другой: полтора. Плевать. Скорей бы уже. Хорошенького понемножку.

      – Зачем же вы сюда ходите, если плевать?

      – Из-за него. – Она показала костлявым пальцем на своего кудрявого спутника. У того на глазах выступили крупные слезищи – как в индийском кино. – Сильно психует.

      – А что у вас за болезнь? – спросила я тогда парня.

      – Я здоров… – Баранчик всхлипнул. Слезы скатились по румяным щекам. – Спасибо…

      Это Громов подал ему салфетку.

      – Ко мне не так редко приходят подобные пары. И всегда в психологической помощи больше нуждается тот, кто остается.

      – Я не останусь! Не останусь! – вскрикнул Баранчик.

      Гюрза закатила глаза ко лбу.

      – Сделайте уже с ним что-нибудь, Олег Вячеславович!

      Вот, оказывается, как звали Громова. Почти что вещий Олег.

      – Блин, ты достал со своими истериками! – зашипела желтолицая девица, оскалив мелкие острые зубы. – Вытри сопли!

      – «Из мертвой главы гробовая змея шипя между тем выползала», – продекламировала я. – Вы вещего Олега не укусите?

      Я же говорила: в моем нынешнем состоянии у меня что на уме, то и на языке. В этом гулком, пустом ощущении свободы от всего на свете, вероятно, был бы своеобразный кайф. Если б не тошнотворный, неотступный, тоскливый ужас, если б не бессонница, если б не сулажиновая зависимость.

      – Три стервы на одну комнату будет многовато, – ответила мне Гюрза, но довольно мирно, без агрессии.

      Олег Вячеславович трижды хлопнул в ладоши.

      – Всё,