В людях. Максим Горький

до усталости, за обедом говорили о кушаньях и ленивенько переругивались, готовясь к большой ссоре. Что бы ни изготовила свекровь, сноха непременно говорила:

      – А моя мамаша делает это не так.

      – Не так, значит – хуже!

      – Нет – лучше!

      – Ну, и ступай к своей мамаше.

      – Я здесь – хозяйка!

      – А я кто?

      Вмешивался хозяин:

      – Довольно, звери-курицы! Что вы – с ума сошли?

      В доме все было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую лежал через единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и – часто – источником смешных недоразумений. На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета, а спал я в кухне, против его двери и у дверей на парадное крыльцо: голове было жарко от кухонной печи, в ноги дуло с крыльца; ложась спать, я собирал все половики и складывал их на ноги себе.

      В большой зале, с двумя зеркалами в простенах, картинами-премиями «Нивы» в золотом багете, с парой карточных столов и дюжиной венских стульев, было пустынно и скучно. Маленькая гостиная тесно набита пестрой мягкой мебелью, горками с «приданым», серебром и чайной посудой; ее украшали три лампы, одна другой больше. В темной, без окон, спальне, кроме широкой кровати, стояли сундуки, шкапы, от них исходил запах листового табаку и персидской ромашки. Эти три комнаты всегда были пусты, а хозяева теснились в маленькой столовой, мешая друг другу. Тотчас после утреннего чая, в восемь часов, хозяин с братом раздвигали стол, раскладывали на нем листы белой бумаги, готовальни, карандаши, блюдца с тушью и принимались за работу, один на конце стола, другой против него. Стол качался. Он загромождал всю комнату, когда из детской выходила нянька с хозяйкой, они задевали углы стола.

      – Да не шляйтесь вы тут! – кричал Виктор.

      Хозяйка обиженно просила мужа:

      – Вася, скажи ему, чтоб он на меня не орал!

      – А ты не тряси стол, – миролюбиво советовал хозяин.

      – Я – беременная, тут – тесно…

      – Ну, мы уйдем работать в залу.

      Но хозяйка кричала, негодуя:

      – Господи, кто же в зале работает?

      Из двери клозета высовывается злое, раскаленное огнем печи лицо старухи Матрены Ивановны, она кричит:

      – Вот, Вася, гляди: ты работаешь, а она в четырех комнатах отелиться не может. Дворянка с Гребешка, умишка ни вершка…

      Виктор ехидно смеется, а хозяин кричит:

      – Довольно!

      Но сноха, облив свекровь ручьями ядовитейшего красноречия, валится на стул и стонет:

      – Уйду! Умру!

      – Не мешайте мне работать, черт вас возьми! – орет хозяин, бледный с натуги. – Сумасшедший дом – ведь для вас же спину ломаю, вам на корм! О, звери-курицы…

      Сначала эти ссоры пугали меня, особенно я был испуган, когда хозяйка, схватив столовый нож, убежала в клозет и, заперев обе двери, начала дико рычать там. На минуту в доме стало тихо, потом хозяин уперся руками в дверь, согнулся и крикнул мне:

      – Лезь, разбей стекло, сними крючок с пробоя!

      Я