В людях. Максим Горький

е верится, что они видят, – может быть, хозяин только догадывается, что я гримасничаю?

      – Я сказал – не криви рожу, – еще тише внушает он, почти не шевеля толстыми губами.

      – Не чеши рук, – ползет ко мне его сухой шепот. – Ты служишь в первоклассном магазине на главной улице города, это надо помнить! Мальчик должен стоять при двери, как статуй…

      Я не знаю, что такое статуй, и не могу не чесать рук, – обе они до локтей покрыты красными пятнами и язвами, их нестерпимо разъедает чесоточный клещ.

      – Ты чем занимался дома? – спрашивает хозяин, рассматривая мои руки.

      Я рассказываю, он качает круглой головой, плотно оклеенной серыми волосами, и обидно говорит:

      – Ветошничество – это хуже нищенства, хуже воровства.

      Не без гордости я заявляю:

      – Я ведь и воровал тоже.

      Тогда, положив руки на конторку, точно кот лапы, он испуганно упирается пустыми глазами в лицо мне и шипит:

      – Что-о? Как это воровал?

      Я объясняю – как и что.

      – Ну, это сочтем за пустяки. А если ты у меня украдешь ботинки али деньги, я тебя устрою в тюрьму до твоих совершенных лет…

      Он сказал это спокойно, я испугался и еще больше невзлюбил его.

      Кроме хозяина, в магазине торговал мой брат, Саша Яковов, и старший приказчик – ловкий, липкий и румяный человек. Саша носил рыженький сюртучок, манишку, галстук, брюки навыпуск, был горд и не замечал меня.

      Когда дед привел меня к хозяину и просил Сашу помочь мне, поучить меня, – Саша важно нахмурился, предупреждая:

      – Нужно, чтоб он меня слушался!

      Положив руку на голову мою, дед согнул мне шею.

      – Слушай его, он тебя старше и по годам и по должности…

      А Саша, выкатив глаза, внушил мне:

      – Помни, что дедушка сказал!

      И с первого же дня начал усердно пользоваться своим старшинством.

      – Каширин, не вытаращивай зенки, – советовал ему хозяин.

      – Я – ничего-с, – отвечал Саша, наклоняя голову, но хозяин не отставал:

      – Не бычись, покупатели подумают, что ты козел…

      Приказчик почтительно смеялся, хозяин уродливо растягивал губы, Саша, багрово налившись кровью, скрывался за прилавком.

      Мне не нравились эти речи, я не понимал множества слов, иногда казалось, что эти люди говорят на чужом языке.

      Когда входила покупательница, хозяин вынимал из кармана руку, касался усов и приклеивал на лицо свое сладостную улыбку; она, покрывая щеки его морщинами, не изменяла слепых глаз. Приказчик вытягивался, плотно приложив локти к бокам, а кисти их почтительно развешивал в воздухе, Саша пугливо мигал, стараясь спрятать выпученные глаза, я стоял у двери, незаметно почесывая руки, и следил за церемонией продажи.

      Стоя перед покупательницей на коленях, приказчик примеряет башмак, удивительно растопырив пальцы. Руки у него трепещут, он дотрагивается до ноги женщины так осторожно, точно боится сломать ногу, а нога – толстая, похожа на бутылку с покатыми плечиками, горлышком вниз.

      Однажды какая-то дама сказала, дрыгая ногой и поеживаясь:

      – Ах, как вы щекочете…

      – Это-с – из вежливости, – быстро и горячо объяснил приказчик.

      Было смешно смотреть, как он липнет к покупательнице, и, чтобы не смеяться, я отворачивался к стеклу двери. Но неодолимо тянуло наблюдать за продажей, – уж очень забавляли меня приемы приказчика, и в то же время я думал, что никогда не сумею так вежливо растопыривать пальцы, так ловко насаживать башмаки на чужие ноги.

      Часто, бывало, хозяин уходил из магазина в маленькую комнатку за прилавком и звал туда Сашу; приказчик оставался глаз на глаз с покупательницей. Раз, коснувшись ноги рыжей женщины, он сложил пальцы щепотью и поцеловал их.

      – Ах, – вздохнула женщина, – какой вы шалунишка!

      А он надул щеки и тяжко произнес:

      – Мм-ух!

      Тут я расхохотался до того, что, боясь свалиться с ног, повис на ручке двери, дверь отворилась, я угодил головой в стекло и вышиб его. Приказчик топал на меня ногами, хозяин стучал по голове моей тяжелым золотым перстнем, Саша пытался трепать мои уши, а вечером, когда мы шли домой, строго внушал мне:

      – Прогонят тебя за эти штуки! Ну, что тут смешного?

      И объяснил: если приказчик нравится дамам – торговля идет лучше.

      – Даме и не нужно башмаков, а она придет да лишние купит, только бы поглядеть на приятного приказчика. А ты – не понимаешь! Возись с тобой…

      Это меня обидело, – никто не возился со мной, а он тем более.

      По утрам кухарка, женщина больная и сердитая, будила меня на час раньше, чем его; я чистил обувь и платье хозяев, приказчика, Саши, ставил самовар, приносил дров для всех печей, чистил судки для обеда. Придя в магазин, подметал пол, стирал пыль, готовил чай, разносил покупателям товар, ходил домой за обедом; мою должность у двери в это время