Несчастный случай. Старые грехи. Андрей Кокотюха

останками. А то уже дело завели.

      – Ага, у нас это умеют. – Воха пару мгновений помолчал, разглядывая диковинные предметы на полках над столом. Год от года кабинет обрастал все новыми экспонатами, впору было музей открывать. – А для меня ничего нет?

      Воха потрогал кончиком указательного пальца криптекс на краю ближайшей полки и подумал, что Боб хоть и живет в гараже, но умудряется его не захламлять, по крайней мере ту часть, которая отведена для жизни. «Надо-таки ему машину показать, а то заглохнет не ровён час в самый неподходящий момент». – Воха не заметил, что сказал это почти вслух.

      Захаревич не переспрашивал. Молча достал из ящика стола тонкую папку и небольшой полиэтиленовый пакетик:

      – Кое-что есть.

      Воха подался вперед. Захаревич продолжил:

      – Гражданин Тимур Балабан умер сам. Порок сердца. Застарелый и запущенный. С его образом жизни все равно был не жилец.

      – Знаю. – Воха согласно кивнул головой. – Потому Тамара и переживала. «Больной мальчик, несчастный, долго не протянет, а лечиться не хочет». Так и вышло. Хм. Все-таки сердце.

      Захаревич прекрасно знал, кто такая Тамара. Вдова покойного оперативника Воропая, сама юрист, подруга юности Калганова и Шульги. А кроме того, еще и адвокат Новака, персоны, известной далеко за границами своего круга. Теперь, как выясняется, еще и родственница этого Тимура. Да, тесен мир. И весь этот мир рано или поздно оказывается у него под микроскопом. Интересно, почему?

      Воха встал с края стола и приблизился вплотную к спинке стула, буравя взглядом затылок Захаревича. Тот вздохнул и продолжил:

      – Да там целый букет болячек. Но смертельный приступ, судя по всему, спровоцировал наркотический голод.

      – А по-человечески?

      Захаревил взял в руки пакетик.

      – Здесь препараты амфетаминовой группы. Они лежали в той квартире на столе. Кстати, ты же их и изъял. На пакете – отпечатки Тимура. Значит, «колеса» принадлежали ему. Если их сначала принимать, а потом резко прекратить – наступает гипертермия.

      – Судороги? – проявил осведомленность Воха.

      – Это тоже туда входит. В клинике, как я понимаю, жертву лечили от наркоты. Как сбежал – сразу хапнул. Потом не давали, процесс пошел. С его сердцем в такие игры не играют.

      – Это можно «продать» как несчастный случай? – Воха и сам удивился, уловив просительные нотки в своем голосе. Захаревич медленно встал и потянулся. В шее у него что-то хрустнуло.

      – Понимаю, дело заводить неохота. Не будь Тимур связанным, я бы с дорогой душой исключил криминал. А так – извини. – Захаревич снова уселся за стол. Костяшками пальцев потер покрасневшие глаза и принялся заполнять свежий бланк.

      Воха понял, что пора и честь знать. Вышел он, как и зашел, быстро и не прощаясь.

23

      Галогеновые лампы дневного света вибрировали под потолком. В кабинете Хорунжего их установили совсем недавно, и никто еще не привык к гулу, возникавшему, когда лампы нагревались. Поэтому сидели, задрав головы кверху в ожидании, пока что-то там не щелкнет и гул не