Несчастный случай. Старые грехи. Андрей Кокотюха

монологе.

27

      Зарядившая с самого утра ледяная крошка постепенно превратилась в дождь. Казалось, природа тоже лила слезы, скорбя вместе с родными и близкими по усопшим. На кладбище шли похороны. Сразу несколько. Примета военного времени. Неподалеку от могилы Тимура громко голосила какая-то женщина, не по-нашему выкрикивая отдельные слова. В одном ритме с ее причитаниями каркали вороны. Издалека доносились звуки оркестра, фальшиво исполнявшего похоронный марш Шопена. В дополнение ко всеобщему диссонансу где-то совсем рядом гнусавил батюшка, которому нестройно вторили женские голоса.

      Тамара обнимала мать, плача на ее плече. Нина изо всех сил сдерживала рыдания, чтобы не травмировать лишний раз дочь. Всю жизнь она разрывалась между нею и Тимуром и даже теперь не могла себе позволить расслабиться. С возрастом мысль о смерти все меньше ее пугала и даже казалась избавлением от накопленной за годы усталости и преследующей физической боли. Но смерть мальчиков, которые уходили из жизни так нелепо в расцвете сил, казалась непростительной ошибкой, издевкой жестокого общества, чью волю всегда и во все времена выражала горстка политиканов и олигархов. Нина гнала от себя мысль о том образе жизни, который вел ее «бедненький мальчик», иначе пришлось бы признать в этом и свою вину. Тимура-то уж точно не отправляли на фронт.

      Михаил занимал себя тем, что деловито расправлял ленты на венках, чтобы были видны надписи: «От родных», «От друзей». К друзьям Воха причислил себя с Бобом, потому что настоящих друзей у Тимура не было, а если и были, то вряд ли бы тратились на венки. А вот удобное место на старом кладбище оплатил Новак, который стоял чуть в стороне и тайком просматривал почту на своем телефоне. Рабочий день был в разгаре и требовал его участия.

      Воха глянул на часы и подал сигнал отправляться. Михаил что-то шепнул на ухо дочери, которая кротко кивнула, и они пошли вперед. Новак приобнял Нину, все еще смотревшую невидящим взглядом на свежий холм из сырого суглинка. Наконец она оторвалась и позволила себя увести. Воха с Бобом замкнули процессию. Прав был Петрович, дело гражданина Балабана оказалось для Калганова более чем личным. Воха поймал себя на мысли, что едва сдерживает подступающие слезы: слишком много болезненных воспоминаний возникало на кладбище.

      Вдруг откуда ни возьмись навстречу им вышла женщина в черном платке. Она была без зонта и деловито несла в руках просфоры, которые, по-видимому, торопилась раздать первым встречным, пока просфоры окончательно не размокли. Следом за женщиной семенила кладбищенская дворняга с отвисшим брюхом, а за ней на прямых ногах скакала ворона.

      «Как в кино», – подумала Тамара, никак не желавшая мириться с тем, что трагедии, случавшиеся в ее жизни, происходили в реальности. Вдруг что-то знакомое в облике женщины заставило ее остановиться и взять просфоры.

      – Томочка! Господи! А вы как здесь? И Борис? – Женщина заулыбалась. Тамара прищурилась.

      «Это же Лидия Чайковская», – Боб наконец ее узнал и одновременно с ним узнала и