Михалыч (сборник). Александр Блик

будильником. Облокотились на стенку и стали смотреть то на будильник, то на объявление.

      А мне она сказала:

      – Михалыч, заходи. Будешь разучивать со мной гамму ре минор!

      И мы стали разучивать. И немножко шептаться про свои дела. Потом в коридоре заклацал замок. И раздался голос Танечкиной мамы:

      – Мальчики? Миша? Коля? Что здесь происходит?!

      …И папа ушел.

      К вечеру я вернулся. И за ужином сказал:

      – Пап, помнишь, мы насчет музыкалки говорили? А я отказывался?

      – Ну?

      – Так я согласен.

      – На аккордеоне согласен?

      Бабушка вмешалась.

      – Миша! Это же такая тяжесть – аккордеон. И такие деньги! Может, флейту?

      – Ничего, мама. Я давно четвертушку присмотрел в комиссионке. «Вельтмайстер»!

      – Пап, и еще. Видишь, я из пюре сделал Фудзияму. А сверху сметана. И укроп. Таня научила!

      – Раечка… тетя Рая… такое умеет. Еще лук по кругу кольцами. Маринованный.

      Фикусы и пальмы

      Прозвенел звонок. Школьный буфет стал быстро пустеть. А мы с Танечкой и Борька немного замешкались и выходили последними. Борька запихнул остаток пирожка себе в рот и промычал неразборчиво, но с гордостью:

      – Ну, все. У меня немецкий!

      У нас-то иностранный будет только через год. А он уже сейчас во дворе на войне мог разведчиком быть. И проникать к немцам.

      Вдоль всего коридора стояли фикусы и пальмы в больших кадках на подставках. Каждая кадка была окружена белой накрахмаленной занавеской. Через пять растений от нас Борька задержался и стал вытирать руки такой занавеской. А через восемь растений от нас к нему приближалась директор. Он ее не видел. Мы спрятались за фикус и замерли. Директор подошла к Борьке сзади. Взяла его затылок, надавила и воткнула носом в землю. Подержала секунду и сказала:

      – Голубчик, родителей сегодня ко мне!

      Борька даже не ойкнул. И с таким земляным лицом пошел в свой класс. Мы с Танечкой ускользнули на цыпочках и побежали вниз по лестнице в свой.

      Через день мы шли в школу всей компанией и с Борькиной мамой. Она несла большую стопку накрахмаленных и отутюженных занавесок, завернутую в газеты. Директор встретила внизу:

      – Прекрасно, товарищи! Вовремя. Как раз завтра у нас будет китайская делегация! – и взяла занавески.

      Мама сказала:

      – Раиса Адамовна, а можно было таки не втыкать Бореньку в землю? Он очень ранимый мальчик!

      – Ваш ранимый мальчик третьего дня на школьном дворе таскал пионерку за галстук и кричал «ферфлюхтен русиш швайн!» Хотите, чтобы мы и с этим разобрались?

      – Нет, не хотим! Боренька, как же так? Наш папа до Берлина дошел…

      Я вмешался:

      – Он был наш русский разведчик! Немцы принимали его за своего. А пионерку он потом спас!

      – Вот, видите, – сказала директор, – все родители всегда говорят: «Мой мальчик такой чувствительный, моя девочка такая ранимая». А Миша… Михаил Александрович… что говорит? Он говорит: «Этот Михалыч – тот еще фрукт, с ним надо построже!» И выращивает правильно! Кстати, пусть