Жизнь ненужного человека. Максим Горький

краски, пожилые, коренастые, они имели вид мирный и уютный. Особенно хороши были дома с палисадниками, точно подпоясанные зелёными фартуками, чистые и весёлые.

      – Сейчас приедем! – сказал кузнец, поворачивая лошадь в узкий проулок. – Ты, сирота, не бойся…

      Он остановил лошадь у открытых ворот большого дома, спрыгнул на землю и ушёл во двор. Дом был старый, весь покривился, под окнами выпучило брёвна, окна были маленькие, тусклые. На большом, грязном дворе стояло много пролёток, четыре мужика, окружив белую лошадь, хлопали её ладонями и громко кричали. Один из них, круглый, лысый, с большой жёлтой бородой и розовым лицом, увидав дядю Петра, широко размахнул руками и закричал:

      – А-а!

      …В тесной и тёмной комнате пили чай, лысый хохотал и вскрикивал так, что на столе звенела посуда. Было душно, крепко пахло горячим хлебом. Евсею хотелось спать, и он всё поглядывал в угол, где за грязным пологом стояла широкая кровать со множеством подушек. Летало много больших, чёрных мух, они стукались в лоб, ползали по лицу, досадно щекотали вспотевшую кожу. Евсей стеснялся отгонять их.

      – Мы тебя определим! – кричал ему лысый, весело кивая головой. – Наталья! За Матвеичем послала?

      Полная, чернобровая женщина с маленьким ртом и высокою грудью звучно ответила:

      – Который раз спрашиваешь…

      – Петруха, друг, – Наталья-то! Меды сотовые! – оглушительно кричал лысый.

      Дядя Пётр, тихонько посмеиваясь, как будто боялся взглянуть на женщину, а она, пододвигая Евсею горячую ржаную лепёшку с творогом, говорила ему:

      – Ешь больше!.. В городе надо много есть…

      Евсей изнемогал от подавляющего ощущения сытости, но не смел отказаться и покорно жевал всё, что ему давали.

      – Ешь! – кричал лысый и рассказывал дяде Петру. – Это, я тебе скажу, счастье. Всего неделю как его лошадь задавила, мальчишку-то! Шёл он в трактир за кипятком, вдруг…

      Незаметно и неслышно явился ещё человек, тоже лысый, но – маленький, худой, в тёмных очках на большом носу и с длинным клочком седых волос на подбородке.

      – В чём дело, людие? – негромко спросил он. Хозяин вскочил со стула, закричал, захохотал, а Евсею стало жутко.

      Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка, маленькое острое ухо плотно прильнуло к черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.

      Лысый хозяин кричал:

      – Понимаешь – сирота!

      – Это – козырь! – заметил человек с шишкой. Он сидел, упираясь маленькими тёмными руками в свои острые колени, говорил немного, и порою Евсей слышал какие-то особенные слова.

      Наконец он сказал:

      – На том и кончено…

      Дядя Пётр тяжело пошевелился