Цепи его души. Марина Эльденберт

прошли по мягкой ковровой дорожке, заглушающей наши шаги. Орман отодвинул полог, пропуская меня внутрь, в затемненную ложу, после чего задернул его и притворил двери.

      – Так гораздо лучше, правда? – негромко спросил он, отодвигая для меня кресло.

      А я… я замерла от раскинувшейся передо мной роскоши. Бенуар был погружен в полумрак, тогда как над залом рассыпала ослепительно-яркий свет большущая люстра. Кажется, электрическая. Партер, должно быть, на несколько сотен мест, и все заполнены людьми. Возносящиеся наверх ложи, бельэтаж и балконы, украшенные лепниной. Огромная сцена, совсем рядом с нами, с утопленной внизу оркестровой ямой, тяжелый красно-золотой занавес, струящийся волнами складок. Верх над королевской ложей (в два этажа высотой) был выполнен в форме короны, балкон украсили возлежащей на мече пантерой, гербом Энгерии.

      Из оцепенения меня вывел второй звонок и голос Ормана:

      – Ты обещала называть меня Эрик.

      «Пусть тебя Камилла Эриком называет», – подумалось мне, но я тут же себя одернула.

      Расправила юбки и опустилась в кресло.

      – Вы обещали сказать, в чем заключается мое мошенничество.

      – Так я же только что сказал, – он положил руки на подлокотник.

      Руки в перчатках.

      «Перчатка смягчает удар. Без нее все чувствуется ярче. Особенно кончиками пальцев».

      Подавила желание прижать ладони к щекам. Слава Всевидящему, сейчас начнется представление!

      Да что со мной вообще такое творится?!

      Достала из ридикюля программку и раскрыла ее. Не успела даже пару строчек пробежать глазами, как сложенный вдвое листок выхватили из моих рук, и его постигла та же участь, что и контрамарку.

      – Вы что делаете?! – возмутилась.

      – Никогда не покупаю, и вам не советую. Это все равно что заглянуть в конец книги.

      – Можно подумать, вы никогда не заглядывали, – ядовито заметила я.

      – Никогда. В детстве будущее меня пугало, в юности мне не было до него никакого дела. Сейчас я предпочитаю путешествие конечной точке.

      – Все равно вы ненормальный! – воскликнула я. – Это же остается на память!

      Глаза его потемнели так, словно в зале приглушили свет. Я даже бросила взгляд наверх, но поняла, что люстра по-прежнему сияет в десятки хрустальных ярусов.

      – Память, – глухо произнес он, – это то, что происходит здесь и сейчас. В этом бенуаре, на сцене, но никак не в клочке бумаги. Никогда не называй меня ненормальным, Шарлотта.

      Последние слова были сказаны так, что я приросла к стулу.

      Жестко. Холодно. Как приказ.

      Ничего общего в голосе этого мужчины не было с тем, кто встречал меня у гардеробных и говорил о времени, что хочет со мной провести. По коже прошел мороз, я отвернулась и уставилась на сцену. Как раз в ту минуту, когда по театру прокатился третий звонок.

      Занавес с тихим шорохом разошелся, стирая последние голоса, и в зале погас свет.

      3

      История происходила в Лации, одном из самых известных маэлонских городов. Славился он своими каналами и длинноносыми лодками, которые горожане использовали как