Цепи его души. Марина Эльденберт

я. – Но у меня преимущество, месье Орман: у меня нет семьи.

      Воспоминания о леди Ребекке (даже в мыслях я не могла называть ее мамой) обожгли сердце, но я не позволила себе им поддаться.

      – Ты не поверишь, но иногда отсутствие семьи действительно преимущество.

      – Поэтому вы не женитесь? – поинтересовалась я, и тут же прикусила язык.

      Хорошо хоть не ляпнула «на Камилле». Украдкой взглянула на Ормана, но он неожиданно улыбнулся:

      – Почему ты спрашиваешь, Шарлотта?

      Передернула плечами:

      – Просто к слову пришлось.

      – Просто?

      – Да, – я отвернулась.

      – Ты знаешь, что эта история основана на реальных событиях? – Орман чуть подался ко мне, не прикасаясь, но ни одно в мире прикосновение не обжигало так, как его близость. Сама не знаю, почему: именно эта близость, когда он замирал в дюймах от меня, не дотрагиваясь, сводила с ума сильнее, чем самые откровенные ласки. Возможно потому, что в воспоминаниях о нем, о моих-его снах и сеансах позирования было слишком много непристойного.

      Да, разумеется дело лишь в этом, и ни в чем больше.

      – Нет.

      – Это видоизмененная история Виттории дель Поззо, женщины, в которую влюбился один из правителей Лации.

      – Вы сожгли мою программку, – я незаметно отодвинулась чуть подальше, небрежно поставив руку на подлокотник и подперев подбородок. – А теперь решили сами мне все пересказать?

      – Я не рассказываю. Просто подогреваю интерес. – Орман подался ближе и коснулся моего плеча. – Чтобы ты немного расслабилась. Мы в театре, а не на занятиях.

      От скольжения перчатки по обнаженной коже по телу прошла дрожь: я вдруг вспомнила, как горячие ладони касались рук, стягивая с меня нижнее платье. Пусть даже это было давно, пусть даже этого не было, потому что оно было во сне… Ну да, я определенно расслабилась.

      – Давайте лучше смотреть, – убрала его руку и целиком сосредоточилась на происходящем на сцене.

      Ну, если можно так выразиться.

      Девушка как раз готовилась к первой ночи с мужчиной, разрушившим ее жизнь, и заметно волновалась, натягивая тонкие чулки под почти прозрачную сорочку. В зале стояла такая тишина, что слышен был шелест шелков и кружева, скользящих по атласной коже.

      На миг даже перед глазами потемнело от бесстыдной откровенности происходящего.

      Бесстыдной, но… красивой. Я не могла этого не признать. Точно так же, как не могла не признать, что такого белья у меня никогда не было. В мои панталоны можно завернуться, как в паруса, а в нижнее платье еще раза четыре, не меньше.

      Интересно, Камилла тоже надевает для него такое… порочное белье?

      Почти наверняка. Не только белье, но и позволяет ему делать с собой все, что ему нравится. Если она владеет таким делом, то наверняка искушена в любви и уж совершенно точно не стесняется, когда веревки стягивают ее тело. Наверняка бесстыдно раскрывается и подается навстречу его пальцам, или… плети.

      Я мысленно влепила себе пощечину, но помогло смутно.

      Какая