Дневник. 1917–1923. Константин Сомов

еще и от собственной квартиры и переселиться в две комнаты к сестре. Произведения Сомова были чрезвычайно востребованы коллекционерами в годы Гражданской войны, благодаря чему он и его семья избежали сильных лишений. Однако в 1923-м заказов стало несколько меньше, а высокое налогообложение заставило художника всерьез задуматься о скором будущем.

      К этому времени советскую Россию оставили многие друзья Сомова, за границу собирались выписанные Дягилевым Бенуа – их отъезду наш художник очень завидовал[63]. «Грустно, тоскливо ужасно. Вся жизнь окружена мелким мещанством и глупыми людьми»[64], – сетовал Сомов в дневнике перед тем, как покинуть Петроград; путешествие в Америку давало ему надежду на хотя бы краткую перемену в жизни.

      А. Е. Михайлова утверждает, что и сам художник, и все родные не имели никаких иллюзий и с самого начала были убеждены в окончательности его отъезда за границу. Дневник по этому поводу ничего не сообщает; письма к сестре очень туманно обрисовывают перспективы возвращения Сомова в советскую Россию[65], но допускают по крайней мере краткое воссоединение художника и его сестры в Париже около 1925 г. Совершенно очевидно, что к этому времени Сомов не собирался возвращаться в Советский Союз, о чем свидетельствует покупка им фермы в Гранвилье; его мнение не переменилось и в 1930-х, хотя возможность реэмиграции существовала.

      В 1930 г., в ответ на просьбу баронессы М. Д. Врангель прислать свою автобиографию, Сомов объяснил причины своего многолетнего пребывания во Франции, подчеркнуто дистанцируясь от политики: «Он [Сомов. – ПГ] не эмигрировал из России, а выехал как представитель от петербургских художников вместе с московскими для поддержания своей очень тяжелой жизни устроить в Америке с разрешения советского правительства очень большую и разностороннюю выставку <…>. Выставка была задумана без каких-либо политических целей и пропаганды. <…> По окончании выставки в Америке Сомов не вернулся в Россию, а переехал жить во Францию <…>»[66].

      Акцентированная нейтральность формулировок художника проистекала из боязни репрессий со стороны советских властей по отношению к семье его сестры[67]. А. М. Ремизов отмечал, что Сомов первое время за границей «<…> был так напуган, он боялся о ком-нибудь спросить, что было “там и оттуда”, мне показалось, что <…> он прислушивается: не подслушивает ли кто»[68]. По той же причине Сомов оставался гражданином СССР и год за годом продлевал советский паспорт. Однако такое положение он находил для себя «оскорбительным»[69].

Коммерция и коллекции

      Сомов принадлежал к числу наиболее коммерчески востребованных художников своего времени. Цены на его произведения были значительными.

      В частности, врачу и коллекционеру И. И. Трояновскому гуашевый портрет Кузмина обошелся в 500 рублей[70]; в 1915 г. А. А. Коровин заплатил за знаменитый «Язычок Коломбины» приблизительно столько же – 525 рублей[71].

63

Запись от 21 сентября 1923 г.

64

Запись от 13 сентября 1923 г.

65

Сомов небезосновательно предполагал, что за его перепиской с родными следит НКВД – см. запись от 8 февраля 1934 г.

66

ГАРФ. Ф. 10003. Оп. 12. Ед. хр. 38. Л. 93.

67

Там же.

68

Ремизов А. М. О происхождении моей книги о табаке // Ремизов А. М. О происхождении моей книги о табаке. Что есть табак? Paris: Tchijoff, 1983. С. 52.

69

Запись от 20 июня 1930 г.

70

ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 89. Л. 34.

71

Там же. Л. 55 об.