Кощей бессмертный. Былина старого времени. Александр Вельтман

Харазанли уподобился Гесер-Хану, когда этот монгольский Геркулес, избавленный от очарования, злобно воскликнул, и голос его раздался как гром, производимый в небе синим драконом: земля поколебалась и златые чертоги его в сильном вихре повернулись 88 раз, а стены градские трижды.

      Сарай-Ага с толпою Чаушей бросился исполнять волю Хана.

      Они вошли в дом Хамида, чтоб забрать богатство его, которое в подобных случаях снисходительный и жалостливый обычай сохранял в пользу Хана и исполнителей воли его.

      Сам Сарай-Ага, растолкав толпы удивленных рабов Хамида, пробрался в отдел Харэма, отбросил двери и вдруг остановился, казалось, что башмаки его приросли к порогу.

      На софе лежала молодая Татарка; шум разбудил ее, из-под шелкового покрывала показался образ, похожий на Цаганзару, прекрасную деву древних преданий.

      – Кто ты? – вскричала она.

      – Кто ты? – повторил невольно черный Сарай-Ага. Голос черного Сарай-Аги походил на грубый звук Кангырчи.[89]

      Испуганная дева скрылась под покрывалом. – Это Мыслимя, дочь Мирзы Хамида, – отвечали со страхом столпившиеся ее невольницы.

      – Мыслимя? дочь Хамида? – вскричал черный Сарай-Ага. – Что говорите вы мне. Дочь Хамида вчера еще отвел я к Хану, и теперь она уже в Толе!

      – Это Мыслимя! – повторили невольницы.

      – Недобрые духи живут в доме Хамида! – вскричал Сарай-Ага. – Чауши! останьтесь здесь; не выпускайте никого из дома!.. а я пойду к Хану, сказать ему про чудо!

      Запыхавшись, прибежал он в Эи-Сарай.

      – Что тебе, копоть солнца? – сказал Харазанли, еще не успокоившись от гнева.

      – Великий Хан, Мыслимя, дочь Мирзы Хамида, жива!.. Та ли Мыслимя, которую я привел к тебе и которая исчезла из Харэма, или другая Мыслимя, только Мыслимя, светлая, как дух Араи, теперь в доме отца своего.

      – Привести этого светлого духа Араи ко мне! Черный исчез.

      Беспокойно ожидал Харазанли новую Мыслимя. Какое-то доброе предчувствие заменило его исступление и гнев. Взор его прояснился.

      – Здесь она, – наконец раздался голос воротившегося Сарай-Аги.

      Хан подал нетерпеливый знак раскрыть скорее двери и ввести дочь Хамида.

      – Ты ли, Мыслимя? – сказал он вошедшей Татарке.

      Она упала к его ногам.

      – Прости отца моего! – произнес нежный, очаровательный голос.

      Эти слова проникли в душу Харазанли. Он вскочил с дивана, поднял Татарку и сорвал с нее покрывало.

      – Твой отец прощен! – произнес Хан трепещущим голосом и не дал дочери Хамида упасть снова перед ним на колени.

      – Идите, – сказал он Сарай-Are и Чаушам, – приведите ко мне Хамида.

      Мыслимя объяснила Хану всю тайну происшествия, призванный Хамид дополнил догадки.

      Хан простил его, назвал отцом своим и вместе с Хамидом и своей Хадыней Мыслимя оплакал судьбу Эмина и Гюль-бухары.

      XV

      – Что ж сталось с Эмином и Гюльбухарой? – спросил Боярин Татарина, который взялся

89

Труба.