Кощей бессмертный. Былина старого времени. Александр Вельтман

своего, он приложил руку к сердцу, потом к челу и вышел.

      – Эмин! – сказал он сыну своему, который заметил черную печаль на лице отца своего. – Хан желает иметь сестру твою, Мыслимя, Хадынею. Не потому тяжела мне эта воля Хана, что Орда не любит видеть дочь первого Мирзы Хадынею Хана, но потому, что я люблю дочь свою и не хочу никому отдавать ее при жизни своей.

      – Баба Хамид! – сказал Эмин отцу своему. – Есть у меня колпак, да не знаю, будет ли он тебе по голове.

      – Говори! – отвечал нетерпеливо Хамид.

      – Слушай: купи невольницу дорого, на вес золота. Хан не знает моей сестры; приведи невольницу вместо сестры.

      Хамид рад был доброму совету сына и обнял его.

      Призвали купца, торговавшего невольницами. Многих пересмотрели Хамид и Эмин; ни одна не подходила красотой к Мыслимя.

      – Есть у меня невольница, – сказал наконец купец, – да не смею продать тебе светлый камень, которому место только на чалме Ханской.

      – Продай мне этот светлый камень; что запросишь, вдвое заплачу! – сказал Хамид.

      – Хорошо, за десять Эйгэров[80] из твоего табуна на выбор и за тридцать верблюдов отдам тебе Гюльбухару, да на придачу сто баранов, пятьдесят шкур лисьих и десять кусков Индийской золотой ткани.

      Хамид согласился.

      – Идите же смотреть невольницу ко мне в дом. Понравится, дайте мне десять Эйгэров, тридцать верблюдов, сто баранов, пятьдесят шкур лисьих, десять кусков Индийской золотой ткани; возьмите ее тайно и не забудьте, что меня зовут Каф-Идыль!

      Когда смерклось, Хамид с сыном пошли к купцу.

      Затрепетал Эмин, когда вошли они в калитку дома, перед которым только за день, проходя мимо и заметив сквозь деревянную решетку женское лицо, он остановился и поклялся овладеть чудною красавицею, которая так печально и ласково на него смотрела и как будто умоляла спасти ее.

      Когда они вошли в дом, купец уже ожидал их; невольница стояла под покрывалом.

      – Подними покрывало свое, Гюльбухара! – сказал ей Каф-Идыль.

      – Она моя! – вскричал Хамид и хлопнул Каф-Идыля по руке в знак заключения торга.

      Вспыхнул Эмин, когда увидел знакомое уже ему лицо Гюльбухары; едва удержался он, чтоб не вскрикнуть: «Нет, она моя!»

      Когда робкий взор невольницы встретился со взором Эмина, очи ее опустились… и покрывало также. Эмин слышал глубокий вздох.

      «Любит она меня! Она должна быть моею!» – думал Эмин.

      Взяв с собою Гюльбухару, Хамид пробирался к дому; мысли его были исполнены то жалостью к стадам и табунам своим, то жалостью к дочери.

      Эмин следовал за ним и не знал, о чем думать; все противоречило его желанию и надеждам.

      Моя звезда светлая, моя!

      Сорву ее с неба я, сорву! —

      пропел он печальным голосом, входя вслед за отцом и Гюльбухарой в калитку своего дома и сжав крепко ее руку.

      Покуда Хамид был в Харэме своей дочери, где Гюльбухара надевала роскошный карсит,[81] из Дамасской материи, шитый золотом, бархатный

80

Жеребцов.

81

Род тюники; женская татарская одежда.