Акварели. Стихи и поэма. Геннадий Васильев

тебя от рубах,

      себя – от тоски и от страха!..

      Звериной походкой,

      точнее – побежкой неслась за окошком луна.

      В рыбацкой лачуге шарахались тени под лавки.

      Простишь ли, Мария… Бокал азиатский вина

      сильнее пьянил, чем теперешний спирт без разбавки.

      Коптила свеча или лампа с плохим фитилем.

      Под грязным стеклом рыжеватое морщилось пламя.

      Лачуга казалась не то чтоб совсем кораблем —

      скорлупкой рыбачьей, замученной в море штормами.

      А море и правда штормило. Мы слышали, как

      ломаются волны о берег, просоленный, крепкий,

      как ветер кряхтит, отрывая от гор облака,

      швыряя с размаху их в белые хищные гребни.

      И не было в мире греха, что считался б грехом,

      поскольку хозяйничал дьявол от тверди до тверди.

      И весело, весело было – единым глотком

      бокал осушить, ожидая рассвета, как смерти!

      Простишь ли, Мария… Рассвет был изящен и сух.

      Уже не штормило, и берег блестел от ракушек.

      И было расстаться легко.

      Только, названный вслух,

      тот звук опрометчивый крепче вязал наши души,

      чем узел морской.

      Щекотнула губами висок,

      толкнулась легко, заскользила – все дальше… все ближе…

      Причал опустевший, заплеванный пеной песок,

      да волны ленивые берег просоленный лижут.

      Мария! Мария! Бывает – шумит за окном,

      то ливень шумит, то следы заметающий ветер, —

      покажется вдруг: это море царапает дно,

      совсем не фонарь, а луна одуревшая светит.

      И я в подоконник упрусь, припадая к окну,

      и вижу: на белых столбах – полусгнившие сети.

      И узкая лодка плывет, попирая волну.

      Все дальше от берега, все – вдалеке – неприметней.

      2

      Шьет Мария рубаху себе из холста.

      Над Марией ночная висит темнота,

      неподвижна. Лишь пламени чуткая тень

      чуть качнется порой – и поскачут со стен

      тень Марии, холста, тень иголки в руке,

      тень свечи, тень печи, тень кольца в потолке,

      на которой качается тень колыбели.

      Спит младенец. Ах, как ему все надоели!

      Как вы, Господи, все надоели ему!

      Он проснется, уставится в теплую тьму,

      что висит над Марией, над хижиной, над

      колыбелью, над миром, который не рад

      ни Марии, ни новой рубахе ее,

      ни младенцу, над миром, что весь – забытье.

      Что ему этот сморщенный отпрыск недельный?

      И заплачет в своей колыбели младенец.

      И Мария, склонившись, отложит шитье,

      и качнет колыбель, и на чадо свое

      поглядит, как на чудо, увидеть стремясь

      эту легкую нить, эту дивную связь

      меж младенцем, что страхом полночным влеком, —

      и холодного берега черным песком,

      и заплеванным пеной прилива причалом,

      у которого лодку волною качало…

      А когда