Акварели. Стихи и поэма. Геннадий Васильев

нам осталось, старичок?

      Забывая старые замашки,

      соблюдаю сдержанность в письме.

      За окошком – клочья промокашки —

      из снежинок состоящий снег.

      Состоящий сплошь из аллегорий,

      лунный свет ложится на бугор…

      Дважды два – четыре. Горе – горе.

      Счастья – нет. И кончим разговор.

      Осень

      Эта осень

      пришла и дунула

      серой сыростью

      по полям.

      Эта осень

      сплеча придумала

      почерневшие тополя.

      Отыскав, проложила скатертью

      к нам дорогу

      издалека.

      Перекатною голью катятся

      перелетные облака.

      То они закурлычут, жалуясь,

      то они загогочут, злясь,

      то на землю дождем пожалуют —

      и разжалуют землю

      в грязь…

      Эта осень пришла

      недобрая,

      необычно пришла, не в срок.

      Эта осень

      перроном дрогнула,

      убегающим

      из-под ног.

      И скатились

      к нулю по Цельсию

      две слезинки в колесный стон.

      Неожиданна, как агрессия,

      сыплет осень

      сухим

      листом.

* * *

      Мир был еще таким новым,

      что многие вещи не имели названия,

      и на них приходилось показывать пальцем.

      Г.Г.Маркес. «Сто лет одиночества»

      Когда бы я знала, что ты уже был у меня

      тогда, когда мир еще только терпел сотворенье,

      когда еще не было белого стихотворенья,

      когда еще не было ночи и не было дня,

      когда бы я знала, когда б разглядела, любя,

      тогда, когда тверди и тверди едва обозначив, —

      «А может быть, как-нибудь все это переиначить

      и сделать не так?» – так Творец размышлял про тебя,

      поскольку еще про кого же ему размышлять?

      Ни духа вокруг. Ни души. Ни слезинки, ни слова.

      И переиначивал, и сотворял тебя снова.

      Когда бы я знала. Когда б я могла это знать.

      И был ты – и не был. И снова ты не был – и был.

      И вот завершилось творенье. Когда бы я знала!

      И мир, торопясь, становился всемирным вокзалом,

      но в нем еще слышалось чистое пенье трубы.

      Тогда, когда все объяснялись одним языком,

      когда еще не родилось мастерство перевода,

      и слово «свобода»… да не было слова «свобода»,

      свобода еще не надела словесных оков.

      Свобода была – как младенец: светла и нага,

      никак не звалась и ничем себя не выдавала.

      Она ликовала! Она, как дитя, ликовала!

      Была она светом дневным – и теплом очага.

      Слова не нужны, где теплом согревает очаг.

      Где царствует свет – не важны очертанья предметов.

      Когда бы я знала, когда б догадалась об этом —

      все шло бы иначе. Скорее. Не так, как сейчас.

      Не знала.

      И время застыло на мертвых часах.

      И сердце