Таёжная кладовая. Сибирские сказы. Таисья Пьянкова

с матерью меня людям раньше твоего оставили… Росла… Чо поделаешь? Куда денешься?

      Скоро люди стали говорить, что смотреть на меня нельзя без душевной отрады – такова пошла я в красоту… В ту пору я жила в работницах у одного чепурного хозяина. Он-то и надумал сделать меня удобною для своей хозяйской похоти… Языком-то согнуть ему меня не удалось, подарками не сладилось… Кроме силы, ему ничего не оставалось больше…

      К тому разу я картошку окучивала за пригоном. Неслышно подкрался хозяин…

      Вывернуться-то я вывернулась – иного и быть не могло. Только вгорячах хватила я хозяина тяпкой по загривку. Раскроила… Думала, что он побежал кровь останавливать, а уж, гляжу, обратно с ружьём несётся…

      И приставил меня хозяин к стене пригона… А пьяный…

      Я кричу ему в самую рожу: «Стреляй, барсук вонючий!»

      Какой хозяин стерпит обиду от своей работной девки? Хлестанул он по мне в упор… Да только с такой больной головою и втык промахнёшься.

      Слышу я: пуля – чок! Прямо у моего уха щёлкнула! А сам хозяин, гляжу, на земле крутится, воздух ловит широким ртом.

      Недолго покрутился хозяин у моих ног – помер.

      Кто-то из людей видел, крик поднял. Суматоха пошла: стали разбираться, что да как…

      На деле оказалось, что пуля та шальная угодила прямо в железную скобу пригона, отскочила да нырнула в раззявленную глотку самого стрелка. Чо-то, видно, кричал он мне на прощание, да не разобрала я под ружьём-то…

      Много нашлось, кто были рады странному исходу неимоверной дури моего хозяина. Потому что не только бедные, а и зажиточные ходили у него в больших долгах. И это немного сровняло мою причастность к хозяйской смерти. Но удивляться люди не перестали такому случаю.

      Доудивлялись до того, что вроде бы успела я хозяйскую пулю на лету заговорить. Вот и получилось, что ведьма я, что и пули меня не берут, и огонь не трогает…

      А ведь на чужой роток не накинешь платок…

      Не жизнь я прожила, Вознесюшка, а муку промучилась.

      Рада-радёхонька теперь помереть. Одно меня томит на этом свете: за тебя боюсь.

      И замолкла старая и снова открылась:

      – Мне бы только до утра дотянуть. Там я выползу на солнышко. Хочу в ограде помереть, на людских глазах… Но и тогда, Вознесюшка, вперёд других ко мне не подходи. На то тебе моя последняя воля! А теперь ступай домой, Господь тебя благослови.

      Надо было бы Вознесюшке домой вертаться тем же путём, да чёрт, видно, его загородил…

      Вышла она на улицу воротами, не успела путёвого шагу ступить – Степанида перед ней из приоградного бурьяна выросла.

      – Ну что? Сходила? Переняла?! Ведьмою жить захотела? Людей морить?!

      – Тебя, тётка Степанида, первой уморю, – хотела отшутиться Вознесюшка, да на смелость её Закуриха ажно вздулась:

      – А вот мы счас увидим, хто кого первою уморит! – Да опять хвать девку за косы, да грянула сквозным голосом до последней деревенской избы: – Сюда, лю-уди! Вставайтя-а! Сюда-а-а. Ой, глазонькам моим больно, что я видела чичас! –