Таёжная кладовая. Сибирские сказы. Таисья Пьянкова

со двора её подземно в нутро погреба?»

      Покуда Семён добрёл до места, колечки цветастые в глазах закрутились, заширились… А работу надо делать, не то Нюрка поедом заест. Поскрёб Семён сколько-то, покидал наружу сор, подмёл донышко, выбрался кое-как и прилёг передохнуть у Дарьиного плетешка.

      Тепла земля озноб сняла, косточки на место приткнула, чтоб не тряслись, и приголубила хворого до дремоты.

      Анчутка пришла на работу глянуть и заорала, торкнувши ногою Семёна в бок:

      – Я тя за сном послала? За сном я тебя послала, морда слепошарая?!

      – Ну, чего ты, Анна, злом рот поганишь? – не утерпел Семён. – Почистил я. И лесенка вона… на ветерке… Пущай обыгает.

      – Обыгает… – перевернуло Анчутку. – Чёрт бы тебя обыгал, притвора. Поди хворосту накидай! Подожги дымно. Червяка всякого, паучишек повыкури.

      – Да чисто в погребе, сама погляди. Сухо да чисто.

      – Где сухо? Где сухо? Вон в углах… Нагнись ты.

      Нагнулся Семён над погребом, Анчутка его саданула в загорбок: спину, мол, боишься переломить.

      Ухватился болезненный за погребушечный край, да слабые руки ослушались – сорвались. Ухнулся Семён об глинистое дно, простонал и умолк.

      – Так тебя! – крикнула в погреб Анчутка. – Посиди тут денёк-другой. Может, подохнешь быстрей.

      Хлобыстнула она творилом и ушла во двор.

      А Семён как упал на дно, так и не мог подняться. Кое-как дополз до стеночки, спиной привалился. Так и просидел в погребе до темноты. От холода, знать, опамятовал. Вспомнил, что было, и заплакал без стону и причёту. И впервой подумал Семён о смерти как об избавлении.

      Чу! Песня!

      То ли смерть идёт, то ли жизнь возвращается? То ли мерещится Семёну во бреду Дарьин голос?

      Хотел Семён на помощь позвать, да силушки в нём осталось только прошептать имечко доброе:

      – Дарья! Ах, Дарьюшка…

      Откинулось творило, пахнуло в яму теплом и голосом:

      – Ктой-то тут меня зовёт? Неужто Семён! Раненько ты, батюшка мой, под землю забрался. Да я тебя и под землёй нашла.

      Опустила горбыня лесенку в погреб, зовёт:

      – Вылазь сюда.

      А Семён уж с ног на руки валится.

      – Друг ты мой бесталанный! Погодь времечко… – Сбежала легонько Дарья по лесенке, подхватила Семёна, что дитя малое, под звёзды вынесла. – Ах, ты, Сенюшка, Сенюшка. Сколь лёгонек-то ты, сколь хрупенёк. Всё высосала кровопийка ненасытная, а меня ж ещё, подлая, Паучихой нарекла.

      Посмотрела Дарья строго так в сторону избы, где Анчутка бока на перине грела, и пошла к лесу со своей ношею.

      Ну ладно…

      Отползла ночь от села, за оборком леса спряталась, и нет её.

      Не успела Анчутка, спросонья зевнувши, рта перекрестить – вот она, ярмарка, в ворота стучится.

      Не ждала злыдня такого поворота, залебезила перед своими: про товар, про дорогу, про цены спрашивает…

      Паруня ж Семёна глядит:

      – Где Семён?

      – А пёс его знает, – отвечает Анчутка. – Ночью всё дверями хлопал, всё ходил – спать не давал. Может,