Таёжная кладовая. Сибирские сказы. Таисья Пьянкова

и лопаты побросали, друг на друга смотрят: в уме ли они?

      Тут и послышалось им: поёт кто-то под землёй. Идёт песня нутром земным туда, где стояла раньше Дарьина пластянка.

      Братья за песней как привязанные пошли, сами не знают, что делается с ними.

      Уж было через плетень в Дарьину ограду полезли следом за тем голосом. Да только видят: стоит за плетнём Паруня. Живёхонька. Будто не её сейчас плывуном в погребе залило. Стоит Паруня и ладошкой братьям путь загородила: мол, нет вам дальше дороги и ходить не смейте.

      Сказать ничего не сказала, поглядела и отвернулась, и пошла к лесу. Пошла в ту сторону, куда ночью Дарья-певунья Семёна унесла…

      Федорушка седьмая

      Сколько людей по земле ходит, а нет такого человека, чтобы с другим спутать можно было. И примет-то у нас: душа да тело. Поглядишь на человека один раз и уйдёшь по жизни разными дорогами. Повстречай потом забытого, маяться будешь: где это он мне попадался? Разве уж вовсе перевернёт его, перекрутит… Про душу другое.

      На балалайке три струны, а что вытворяют! В человеке же струн несметное множество. И каждый проходящий норовит настроить их на свой лад: попадёт умный – поют струны, подвернётся пройдоха – стони да охай, нагрянет дергач – садись да плачь…

      Может, к тому времени, когда умному очередь подойдёт, струны те пооборваны висят. По связанной же струне один дребезг катится, под музыку такую черти пляшут.

      Глядишь на такого человека: живёт – могилу ищет. Рядом с ним больно себя здоровым осознавать.

      Про одну такую горемыку, про Федорушку, помнил народ с малых её годов. Жила Федорушка – от людей пряталась, неся по миру убожество своё непоправимое.

      Годов с пяти принялась она в голову расти, после того как, сорвавшись с колодезного сруба, просидела ночь целую в гнилой темноте.

      До полудевки уж дотянула Федорушка, а всё-то в одну варежку могла она втиснуть обе руки, ребячью одежонку отдавали ей на донашивание, и верилось-казалось, что вся Федорушка уложена в голове своей, большой и крепкой, как семенная тыква.

      А ведь не получилось бы с Федорушкою такой беды, кабы за нею был хоть малый догляд.

      Какой там догляд, когда одна мать на ошестёх сорванцов да на седьмую Федорушку руки ломала? Ну и споткнулась на непосильной работе.

      А с такими-то руками безрукими, какие у Федорушки остались, зыбку качать и то – пойди попробуй!

      Парнишек народ кого в кузницу пристроил, кого в подпаски загонялой, вместо собаки, кого в лавку затрещины хватать. А Федорушке одно дело – милостыню просить.

      Ходила Федорушка, годы вела…

      Тут возьми да подвернись весёлая барыня, самого губернатора жена.

      И пёс её душу знает, какого она лешего искала в наших заплатанных краях? Губернаторёнка своего за хвостом возила.

      Этот самый гнаторёнок и заметил Федорушку.

      – Ой, – орёт, – маманька! Кукла на завалинке сидит! Купи!

      Купи да купи. Вынь да положь.

      А ей, барыне-то, по душе, что по меже, – лишь бы юбку не вымарать.

      – Поскольку