Сестры зимнего леса. Рина Росснер

Вдруг раздаётся стук в дверь.

      Один раз, второй.

      Стучат так громко, что и мёртвого поднимут. Ума не приложу, как это Лайя не проснулась? На цыпочках крадусь к люку, ведущему на наш чердак. Оттуда можно увидеть входную дверь. Тятя идёт открывать. Матушка с утра до ночи простояла у печи (бабка, знаете ли, сама себя не испечёт). Интересно, мама знает, кто пришёл?

      А вдруг за тятей явились солдаты? В нашем местечке уже много кого призвали в царскую армию. Особенно это заметно вечером по тёмным окошкам хат.

      Я знаю, что такая мелочь, как стук костяшек пальцев по дереву, может навсегда изменить твою жизнь. Мы все это хорошо знаем. В армию тебя отправят служить на целых шесть лет. И ещё неизвестно, вернёшься ли ты домой живым.

      В воздухе витает запах шоколада, но я уже готовлю себя к тому, что наша жизнь вот-вот рухнет.

      – Кто там?

      За дверью неразборчиво бубнят. Входит незнакомец, кланяется тяте. Тот, ахнув, восклицает:

      – Янкель?!

      Гость стоит согнувшись до тех пор, пока тятя не благословляет его, возложив ладони ему на голову.

      – Йеварехеха Адонай Ве Йишмереха, да благословит тебя Господь и сохранит тебя…

      Странно, почему он произносит Аароново благословение? Обычно он читает его вечером в пятницу, возложив руки на наши с Лайей головы, сразу после того как мы споём «Шолом Алейхем», приветствуя ангелов, нисходящих к нам в дом, а затем благословляет вино.

      Мужчина поднимает голову и целует отцовские пальцы.

      – Янкель! – удивлённо повторяет тятя, и они обнимаются. – Какими судьбами? Откуда ты…

      – Да, реб, узнать, где ты живёшь, было очень непросто, уж поверь мне.

      Матушка делает шаг ему навстречу и склоняет голову:

      – Выпьете с устатку? У меня и бабка как раз подоспела.

      – Адель, моя жена, – представляет её тятя.

      К моему немалому удивлению, гость произносит, взглянув на матушку:

      – Помню.

      На нём длинная накидка из мохнатого, похожего на медвежью шкуру сукна, атласный сюртук, белые чулки и громоздкие чёрные ботинки.

      – Прошу, садитесь, – матушка жестом приглашает мужчин, а сама скрывается в кухне.

      Слышу, как она наполняет чайник и ставит его на огонь. Гость присаживается к столу и пристально смотрит на тятю.

      – Рад видеть тебя, Берман.

      Тятя фыркает.

      – Что привело тебя ко мне, брат мой?

      Это – тятин брат? Вот так новости!

      – Азох’н’вэй! Горе-то какое, Берман! – вдруг принимается голосить гость, раскачиваясь взад-вперёд. – Азох’н’вэй, ребе занедужил, долго не протянет.

      Лицо тяти вытягивается, он бледнеет, словно видит призрака.

      – Вот, угощайтесь, – матушка наливает мужчинам по рюмке шнапса.

      Гость – неужели он мой дядя? – делает большой глоток, вздрагивает и продолжает:

      – Вернись домой, Берман. Ты нужен ребе… ты нужен нам всем. Прошу, вернись, пока не поздно. – Он отпивает ещё глоток, потом тянется к чашке чая.

      – Я должен посоветоваться с женой, – качает головой тятя.

      – Нет времени, – умоляюще говорит Янкель. – Может быть, мы уже опоздали.

      – Тогда что тебя здесь держит? Уходи! – рычит тятя, со стуком ставя рюмку на стол.

      – Берман… – матушка успокаивающе