Сестры зимнего леса. Рина Росснер

глазах. Взбираюсь по лестнице на чердак и ничком валюсь на постель.

      Внизу Лайя продолжает упрашивать родителей, но их голоса тверды, хоть и ласковы. Даже не пытаюсь прислушиваться к их разговору. Хватит, наслушалась.

      – Лайя, время позднее, – доносится голос матушки. – Либа давно спит, и тебе пора. Иди, ты нужна сестрице.

      Точно наяву вижу, как Лайя бросает взгляд на потолок, размышляя, есть ли ей дело до сестры или нет. Видимо, смиряется с неизбежным: я слышу, что мама целует её и добавляет:

      – Глазеры за вами присмотрят, иди спать, крохiтка. И не забудь прочитать перед сном Шма Йисроэль. Ничего, утро вечера мудренее.

      Лайя медленно вскарабкивается по лестнице, ложится рядом.

      – Ты всё знала, – упрекает меня шёпотом.

      Ответить мне нечего.

      Вскоре к нам поднимаются родители, чтобы поцеловать на ночь. Мы обе не спим, но виду не подаём. Лайя мелко дрожит, я смотрю в окошко, за которым темнеет лес. Сжимаю кулаки, и ногти больно впиваются в ладони. Подношу руку к лицу. Так и есть: они опять заострились и почернели, как в тот день, когда мы разговаривали с матушкой у ручья. Сердце начинает биться часто-часто. Засовываю руку под подушку, переворачиваюсь. И тут замечаю, что Лайя внимательно на меня смотрит.

      14

      Лайя

      Вот и всё. Собрали вещи,

      по пороше белоснежной

      отправляются в дорогу.

      Вижу тёмные фигуры

      сквозь окошко в полумраке.

      Ну и пусть, пусть уезжают!

      Только в сердце пустота.

      Нынче между мной и Либой,

      между птицей и медведем

      словно выросла стена.

      Либа прячет когти

      под свою подушку,

      что сказать – не знаю.

      Говорит мне: «Завтра

      будем стряпать бабку».

      А про чай – ни слова.

      «Либа, по ним я скучаю».

      В блёклом утреннем свете

      разводы на старых стропилах

      напоминают перья.

      «Я тоже, Лайя, я тоже.

      Но надо вести хозяйство:

      доить козу и корову, подметать,

      делать сыр и стряпать».

      Голос сестрицы печален.

      Знаю, её тревожит

      что-то ещё, о чём мне

      она говорить не желает.

      Запах роз меня раздражает

      тем, что наводит на мысли

      о тоскливом вчерашнем чае.

      Поделиться этим с сестрой?

      Нет, боюсь, она не поймёт.

      Почти решаюсь спросить:

      «Мама всё тебе рассказала?»,

      да Либа меня упреждает:

      «Притворимся, будто играем

      в дочки-матери, Лайя, то-то

      будет весело! Не заметим,

      как угрюмые дни пролетят».

      Рот зажимаю ладонью.

      Не дитя я в куклы играться.

      Наверное, время приспело

      встать на крыло поскорее

      и проверить – смогу ли лететь.

      Нисходит на нас тишина.

      В