Сестры зимнего леса. Рина Росснер

нутру то, что моя матушка – не еврейка по крови?

      Во дворе уже натянут балдахин-хупа, прямо под звёздным небом. Уголки белой ткани хлопают на ветру, точно крылья. На лице матушки – радость. Я тоже немного развеиваюсь. Такая славная ночь разгоняет сгустившуюся вдруг над нами тьму. Да, родители скоро уедут, но ведь не прямо сейчас, верно? Сегодня мы ещё можем побыть семьёй. Сара-Бейла семь раз обходит вокруг своего жениха. Ривка Кассин, её мать, и Гиттель Мельник, её будущая свекровь, держат свечи. Лайя обнимает меня, склоняет голову мне на плечо и так громко вздыхает, что я не могу сдержать улыбки.

      – Скоро и ты тоже… – шепчет она.

      – Нет-нет, и вовсе не скоро, – отвечаю я.

      От слов сестры внутри всё сжимается. Может быть, этот день ближе, чем мне кажется? Надо бы поговорить с Лайей, однако не хочется, чтобы нас подслушали местечковые болтливые сороки-йентас, вроде Эльки Зельфер. Знаете, почему её мужа, реб Мотке, прозвали Молчуном? Да потому что он не может вставить и слова в трескотню своей жёнушки.

      – Разве ты ещё ни на кого не положила глаз? – спрашивает Лайя.

      Перевожу взгляд с Сары, медленно описывающей круги вокруг Арье-Лейба, на лица стоящих по другую сторону мужчин. Среди них и мой тятя. Он смотрит на жениха и невесту так, будто они олицетворяют всё самое хорошее и святое в мире. Замечаю, что многие парни вообще не обращают внимания на происходящее под хупой. Вместо этого – разглядывают нас, девушек, а мы – их.

      – Мне нравится Пиня Галонитцер, – Лайя вновь вздыхает. – Жаль, на будущий год он уедет в Эрец-Исраэль, в Землю обетованную.

      – Правда, нравится?

      – Ага, он красивый. И попутешествовать я тоже не прочь, только не туда…

      Сам Пинхас таращится на Файгу Тенненбаум, стоящую у самых дверей.

      – А почему бы и нет?.. – шепчу я.

      – Поживём – увидим, – пожимает плечами Лайя. – Ну? Сама-то как? Присмотрела кого?

      – Нет, – качаю я головой. – Знаешь же, тятя не хочет, чтобы мой муж был из штетла.

      Едва не добавляю, что он прочит мне в мужья кого-нибудь из медвежьего рода, но вовремя прикусываю язык. По коже бегут мурашки. Тем временем Сара останавливается. Ребе Боровиц благословляет вино.

      – Амен! – произносим мы хором.

      И тут Лайя с силой пихает меня локтем в бок.

      – Ай! Ты чего?

      На нас оглядываются, а сестра шепчет мне на ухо:

      – Слушай, Довид Майзельс на тебя смотрит. Да не оборачивайся ты, балда!

      – Где он?

      – Во-он там, позади Мойше Фишеля.

      Я невольно кривлюсь. Ни за что не оглянусь. Не хватало ещё, чтобы Мойше вообразил, будто я смотрю на него. Он работает на табачной мануфактуре господина Томакина, зубы у него жёлтые, одежда провоняла дымом. Вот Мойше-то точно присматривает себе жену.

      Арье-Лейб надевает на палец Сары-Бейлы кольцо и произносит слова, которые свяжут их навеки:

      – Арей ат мекудешет ли бе-табаат зо ке-дат Моше ве-Исраэль, вот, ты посвящаешься