Your Mistake. Джереми Йорк

я в зыбких сумерках, когда на город опустилась промозглая морось, заставлявшая прохожих ежиться и кутаться в воротники пальто. Меланхолично отметив, что осень все нахальнее жмет кнопки климат-контроля, устанавливая собственные порядки в столице, я хотел повернуться на другой бок, но организм настойчиво поманил меня в уборную. Там, глядя в зеркало на свое осунувшееся, желтое от недосыпания лицо, я вспомнил, что должен вернуться в клинику, что Курт нуждается в присмотре и уходе, и хотя у Гаррисона весь медперсонал исключительно высокой квалификации, простое сочувствие друга может сыграть решающую роль в окончательном выздоровлении пациента.

      Наскоро перекусив оставленными миссис Флиттл бисквитами, я взглянул на часы и ужаснулся: половина одиннадцатого! Я выругался самыми грязными словами, оделся, спешно вышел на улицу и поймал такси. Через двадцать минут, изрядно намучившись в пробке, я подъехал к клинике, прошел по дорожке, прыгая через лужи (когда успел пройти дождь я, разумеется, не помнил) и, позвонив, вошел в приемный покой. Попросив сестру доложить обо мне профессору, я не мешкая проник в коридор и поспешил к палате Курта. На ходу я придумывал солидные причины своего длительного отсутствия, но потом решил честно признаться, что проспал, сочтя повод уважительным. Заготовив бодрое приветствие, я толкнул знакомую дверь… и застыл на пороге, силясь глотнуть воздуха.

      Палата была пуста.

      Уже успели собрать грязное белье и застелить кровать целлофановой пленкой, стояли не до конца пролитые капельницы и отключенные приборы контроля, сиротливо лежал на тумбочке костяной мундштук Мак-Феникса, точно безделица, которой не суждено отныне радовать хозяина. Шторы были опущены, в комнате пахло сыростью и, пожалуй, безнадежностью: несмотря на активное проветривание, остро бил в ноздри запах хлорки. Прижав руку к опасно колотящемуся сердцу, я осматривал палату и пытался понять, что произошло. В голове металась истеричная мысль:

      «Все кончено! Он умер!»

      Заметки на полях.

      Даже теперь, после долгого кропотливого анализа, не могу понять, отчего я сразу предположил самое худшее. Возможно, оттого, что внутренне был все еще готов к потере. Разумеется, я пытался подготовить себя к такому исходу; милосердное сознание, – великий предохранитель разума, именуемый также смирением, – исподволь настраивалось держать удар, повторяя как заклинание заветное «На все воля Божья!». Я успел уверовать в летальный исход, еще когда Курт лежал в коме, когда Гаррисон не питал надежд на исцеление. Я ждал смерти – и дождался. Я стремился к достойной встрече, но смерть застала меня врасплох.

      «Все кончено! Он умер!»

      Я спал, просто спал, тихо, без сновидений, когда он умирал. Может, он оттого и рассказал все Слайту, он знал, что проживет недолго…

      Все кончено!

      Увы, я был опытным врачом и знал, что кризис часто наступает после полного прояснения сознания, я бранил себя за собственную небрежность, невнимательность,