Невыдуманные рассказы о прошлом. Викентий Вересаев

пожарище

      Уже в начале августа иногда бывает: солнце печет, а в тени холодно, ночи же – совсем студеные. Под вечер я был в Занине. Неделю назад оно сгорело. Перед тем долго была сушь и жара, народ весь был в поле, загорелось днем при сильнейшем ветре. В полчаса всю деревню как слизнуло языком.

      Стояла деревня на обоих отлогих склонах лощины. Теперь это было широкое пространство, ровное, как ток, усеянное мелким пеплом, и только закопченные печи стояли горбатыми уродами. Сзади – ивы и березы с рыжею, сморщившеюся листвою. В гору – конопляники, тоже вначале рыжие, обгорелые. На маху несколько уцелевших риг. Из ручья торчат обгорелые столбы моста. Плотина тоже сгорела, пруд убежал.

      У сложенной из кирпичей печурки – сухая старуха в рваной ситцевой юбке и кацавейке, со слезящимися глазами, молодая девка и двое мальчиков. В котелке что-то кипит.

      – Хлеб вы уже убрали?

      Старуха ответила громким, равнодушным голосом:

      – Убрали, свезли – и пожгли!

      Я с недоумением огляделся.

      – Где же вы теперь живете?

      – В риге дрожим. Ночи-то холодные, одежа вся погорела, подостлать нечего, покрыться нечем. Лежим друг возле дружки и дрожим!

      Говорила она все так же громко и равнодушно, поучающим голосом, как будто читала лекцию. Подошел мужик с русой бородой, в серой поддевке.

      – Отчего загорелось?

      Мужик ответил:

      – Кто ж его знает!

      А старуха сказала:

      – Шпитонок, говорят, – значит, из воспитательного дома, – стал ребятам показывать, как пчел выкуривают.

      – Ну, бабы болтают, – тоже, верить им! Одна мелет, другая подлыгает.

      Говорил он тоже спокойно, с легкой усмешечкой.

      – Страховку вы получите?

      – Ну как же! Получим! Богато получим, – от сорока до восьмидесяти рублей! А у Семибратова купить, – один сруб семьдесят два рубля стоит. А погорело-то все, – колеса, хомуты, одежа, телеги, сани, – лошадь обротать нечем! Прольешь, – не подгребешь. Все ведь новое надо заводить.

      Подошло еще несколько мужиков.

      – Ну, а бочки, багры, – это все у вас было?

      Первый мужик ответил:

      – Самое это, я вам скажу, пустое дело – багры! Ведра, – больше ничего не надо.

      – Почему?

      – А потому. Моя вон изба: всю ее баграми растащили. Заплатить мне за нее ничего не заплатят, – не сгорела, а чем мне лучше, нежели другим? Все побили, поломали, порвали…

      – Так ведь из леса опять можно избу сложить.

      – Как ее сложишь? – заметил другой.

      А первый продолжал:

      – Изба-то ведь жилая была, гнилая, – тронули – и рассыпалась! Эх, бра-ат!.. Вот теперь и иди по миру, ни копейки ведь мне штраховки не дадут.

      Постепенно он начинал говорить все взволнованнее, губы запрыгали, на глазах выступили слезы.

      – Я на багор ругаюсь, – зачем инструмент этот такой вредный! Пускай уж, гори все подряд! Пропадай пропадом! Зачем же они мне жизнь мою изломали?..

      И из груди его вырвалось короткое, глухое рыдание.