Невыдуманные рассказы о прошлом. Викентий Вересаев

свое слово выше ценю.

      – Ну продайте мне что-нибудь. Овес есть?

      – Овес есть, двадцать четвертей.

      – Ну что же это: двадцать четвертей!.. Продайте рожь. Почем хочешь, на твоих условиях.

      – Я же вам сказал: у меня нет ржи.

      – Что же это? Пятьдесят верст ехал, чтоб ничего не купить! Эго вопрос! Это вопрос! Владимир Аркадьич, итак: вы мне ничего не продадите? Продайте рожь. Говорите цену, какую желаете.

      – Сто рублей четверть.

      – Хэ-хэ! У вас, стало быть, продано?

      – Продано.

      – Ху, чудно!

      – Чудно то, что вы торгуетесь, когда я говорю, что продано.

      – Ну, извините… А, это овес! Дурной. Сколько же отпустите?

      – Сто пудов.

      – Почем?

      – Сорок копеек.

      – Владимир Аркадьич, да вы поглядите, какой овес! Вы только поглядите, пожалуйста!.. Мелкий, сорный! Что вы? Послушайте, тридцать копеек. Получайте деньги!.. Владимир Аркадьич, продайте рожь!

      – Я же вам говорю, Иван Васильич, – я уже продал.

      – Сам хозяин и вдруг – продал! Это еще вопрос! Вы меня спросите. Я что угодно могу продать.

      – Будет нам разговаривать! Я вам в последний раз говорю: ржи у меня нет.

      – А, нет! Ну, извините, что обеспокоил! Премного вам благодарен. До свидания!

      5. За винтом

      У помещика играли в винт. Партнер его, земский врач, заказал большой шлем без козырей. И сели без пяти под хохот контрпартнеров. Помещик, разъяренный, врачу:

      – Да-с, батенька мой! В винт играть – это не медициной заниматься! Чтобы в винт играть, надо дело – п-о-н-и-м-а-т-ь-с!

      IV

      1. Грех

      Дядя Семен в солдатах служил, а батя мой дома хозяйствовал. Был он много постарше Семена, и были они неподеленные. Жена Семена Агафья жила в Тулице, в прислугах у сидельца казенной винной лавки.

      Вот раз поехали мы с батей в Тулицу бычка продавать. Тридцать верст от нас. Заехали к Агафье. Закраснелась вся. Стала нас чаем поить. Села, а сама все словно хоронится, животом к столу приваливается.

      – Дайте, говорит, мне пачпорт. В Москву поеду, тут мне больше нельзя.

      А у самой слезы, слезы… Отец подумал и говорит:

      – Вот с нашими посоветуюсь, может, что и удумаем.

      Вернулся домой, всех созвал и про бабу рассказал:

      – Уж плачет, плачет как!

      Бабка говорит:

      – Что ж теперь плакать. Надо как-нибудь бабу выручать. Мы все молотить пойдем, а ты поезжай.

      – Нет, – отец говорит, – лучше поеду, как темнеть станет.

      – Как темнеть станет, тебе уж назад обернуться надо. Нет, вот мы пойдем молотить, а ты собирайся, словно за дровами; а как стемнеет, тут ты с нею и вернешься, никто ее и не увидит. А потом пачпорт справим, пущай в Москве родит.

      Так и сделали. Только соседка, бабка Александра, увидала. Стала под окнами нашими похаживать.

      – Что это Агафья приехала? Чего же она с вами молотить не ходит?

      А наша бабка ей:

      – Только приехала, сейчас и в молотьбу! Пущай отдохнет.

      Агафья сидит и руки повесила и голову.

      – Все