Голливуд. Чарльз Буковски

по моей голове. Когтистая лапка попала мне в ухо. Кошка спрыгнула на пол, взлетела на подоконник открытого окна и обратила мордочку на восток. Поднявшееся к зениту солнце не вызвало у меня прилива бодрости.

      Вечером, сидя за машинкой, я выдул один за другим два стакана вина, выкурил три сигареты, прослушал по радио Третью симфонию Брамса и наконец понял, что не заведусь без толчка.

      Я набрал номер телефона Пинчота. Он оказался дома.

      – Алло?

      – Джон, это Хэнк.

      – Ну, как ты, Хэнк?

      – Отлично. Слушай, я решил взять десять процентов.

      – Но ты же говорил, что аванс затормозит творческий процесс.

      – Передумал. Да и творческий процесс еще не начался.

      – То есть?…

      – То есть я все прокрутил в башке, но еще ничего не написал.

      – А накрутил что?

      – Сценарий будет о пьяни. Об алкаше, который день и ночь торчит у стойки.

      – Ты думаешь, это кого-нибудь может заинтересовать?

      – Знаешь, Джон, если бы я собирался кого-нибудь заинтересовывать, я бы ни строчки не написал. Ни в жизнь.

      – Ну ладно. Привезти чек?

      – Не надо. Пришли по почте. Сегодня же. Спасибо заранее.

      – Тебе спасибо, – отозвался Джон.

      Я вернулся к машинке и сел. Она была в полном порядке. Я напечатал:

      Пьяница грустный с душою нежной.

      Бар Дэнди. День.

      Камера панорамирует сверху вниз, медленно приближается к стойке. На табурете сидит молодой человек. Похоже, он провел здесь целую вечность. Он подносит к губам стакан…

      Ну, слава богу, стронулся с места. Самое тяжкое – написать первую строчку, дальше пойдет само собой. Надо только завестись – и покатит, как по рельсам.

      Я будто сам очутился в баре. Почувствовал неистребимый запах мочи, который достанет тебя, где бы ни сел. Чтобы его перебить, надо немедленно выпить. Чтобы он не успел тебя пронять, надо опрокинуть четыре-пять стаканчиков. Перед моими глазами как живые встали завсегдатаи бара: их тела, и лица, и голоса – все это было со мной. И я был среди них. Видел, как в тонкую стеклянную кружку льется струя пива, и белая пена пузырясь плывет через край. Пиво совсем свежее, и после первого глотка кружки эдак четвертой надо вздохнуть, задержать воздух – и понеслась… Утренний бармен был хороший парень. Диало пошел как по маслу. Я строчил без передышки…

      Потом зазвонил телефон. Междугородная. Звонил мой агент и переводчик из Германии Карл Фосснер. Карл говорил на особом языке, на котором, как ему казалось, объясняются американские хипы:

      – Ей, ебарь хренов, как дрочится?

      – Нормально, Карл, а ты как, не даешь заржаветь своей отвертке?

      – Ага, уже с потолка сперма капает.

      – Молодец.

      – Спасибо, сынок. У тебя учусь. Кстати, сынок, у меня хорошие новости. Сказать какие?

      – Сыпь, сынок!

      – Ты, небось, думаешь, я тут задницей «Дикси» высвистываю, а я перепер три твои книжки: стихи «Вши судьбы», рассказы «Сны в выгребной яме» и роман «Пожарная станция».

      – Готов отдать тебе левое яйцо, брат.

      – Беру.