Голливуд. Чарльз Буковски

что неудачно побрился дешевой электробритвой.

      – А, – сказал, обращаясь ко мне, Анри-Леон, – вы дочку захватили! Я слыхал, вашу дочку зовут Рина?

      – Нет, – ответил я, – это Сара. Моя жена.

      – Там на столе выпивка. Много разных вин. И еда. Угощайтесь. А я пойду приведу Жан-Поля, – сказал Анри.

      С этими словами он вышел в соседнюю комнату. А Джон-Люк Модар прошествовал в дальний угол, расположился и уставился на нас. Мы подошли к столу.

      – Открой красненькое, – сказал я Пинчоту, – открой сразу побольше.

      Пинчот начал действовать открывалкой. Еда была разложена на серебряных блюдах.

      – Не ешь мяса, – предупредила меня Сара. – И пирожных. Слишком калорийно.

      Боги ниспослали мне Сару, чтобы жизнь моя продлилась лет на десять. Боги то и дело толкают меня на край пропасти, чтобы послать спасение в последнюю минуту. Чудные они, эти боги. Теперь вот заставляют меня писать сценарий. А мне не хочется. Конечно, если бы я взялся, то написал бы хорошую вещь. Не гениальную. Но хорошую. Я насчет литературных дел ушлый.

      Пинчот разлил вино. Мы подняли бокалы.

      – Французское, – опознал Пинчот. Сара почмокала от удовольствия. Пристроившись у стола, мы могли видеть, что делается в соседней комнате. Анри-Леон пытался оживить огромное тело, возлежавшее на громадной кровати. Тело не поддавалось.

      Я видел, как Анри– Леон, набрав полные пригоршни ледяных кубиков из вазы, принялся растирать ими щеки, лоб и грудь лежавшего.

      Тело оставалось неподвижным.

      Наконец оно приподнялось и застонало: «Что же ты делаешь, сукин сын? Ты же меня заморозишь!»

      – Жан-Поль, Жан-Поль, к тебе посетители!

      – Посетители? Какие, к черту, посетители! Нужны они мне, как собаке блохи! Пошел отсюда и дай им пинка под зад! На фиг их! К чертовой матери!

      – Жан-Поль, Жан-Поль, им назначено… Это Джон Пинчот и сценарист.

      – О черт, ну ладно… Сейчас я… Надо сначала поправиться… Подожди…

      Анри-Леон вышел к нам.

      – Сейчас выйдет. Ему пришлось пережить тяжелый удар. Он надеялся, что его бросает жена. А нынче утром – бац! – каблограмма из Парижа: она передумала. Его чуть кондрашка не хватила. Просто в угол загнала беднягу.

      Мы не знали, что и сказать.

      Потом выкатился Жан-Поль. Белые брюки в широкую желтую полоску. Розовые носки. Туфель не было. Кудрявые каштановые волосы не нуждались в расческе. Он чесал грудь под рубашкой. Точнее, под футболкой, рубашка отсутствовала. В отличие от брата, он был очень крупный и весь розовый. Даже красный. Этот красный колер на его лице то линял почти до белизны, то разгорался с новой силой.

      Нас представили друг другу.

      – А, – повторял он при этом, – а, а.

      И вдруг встрепенулся:

      – Где Модар?

      Оглянулся и увидел Модара, укрывшегося в уголке.

      – Опять прячешься, да? Черт побери, хоть бы что-нибудь новенькое придумал.

      С этими словами он опять кинулся в спальню и захлопнул за собой дверь.

      Модар легонько кашлянул, а мы налили себе еще винца. Оно было отличным. Жизнь была