По воле тирана. Марина Бишоп

землей.

      Зачем Нуросу наручи из сплетенных змей, по перстню на каждом пальце? Наверное, он снял их с убитых шалфейев. Она нисколько не удивилась своему открытию, хотя вряд ли шалфейи носили кольца таких размеров.

      Что же медлит это чудовище? Наслаждается последней каплей ее жизни? Она хотела озвучить свои доводы, но слепленные губы не дали сорваться и стону. Добей меня, кричал ее разум, а тело молило о вечном покое. От бессилия по щеке поползла кровавая слеза.

      Ролл отпрянул, не веря собственным глазам. Марава свидетель, она открыла глаза. Она отозвалась на его просьбу.

      Он быстро убрал нож и наклонился над шалфейей. Но слабость вновь унесла ее прочь, обратно в небытие.

      Так больно! Это душа мечется между телом. Наслаждение Нуросу. О, Великая Лантана, почему ты не взяла меня? Чем я прогневила тебя? Я следовала твоим молчаливым повелениям всю жизнь. Чтила отца и… Конечно, я старалась, как могла, твое око все видит, я жила и подчинялась супругу своему.

      Ролл всего в несколько размашистых шагов преодолел лестницу и вытащил из-за стола уже полупьяного Колта

      – Эвель, Хоут, мне нужна ваша помощь.

      Хоут старательно плел косички на своей бороде, половина их которых уже искупались в вишневой настойке, а Эвель тискал уже не юную каменщицу. Воины не поленились обсмеять его – молодой фарлал предпочитал старух. Но как тактично заметил Эвель, каменщикам трудно определить истинный возраст, единственный признак входа в зрелую пору – это зеленеющая кожа у корней волос. Как рабов, шалфейи их ценили в первую очередь за необычайную способность к рукоделию. Фарлалы предпочитали оплачивать их труд.

      Как бы им обоим ни хотелось внимать приказу господина, они поплелись за Роллом, прихватив с собой по кувшину с вишневой настойкой. Сначала непривычный напиток шалфейев не пришелся по вкусу многим, но поняв, что лель – непозволительная роскошь в этих краях, они все же оценили его прелесть, намного быстрее превращающего мозги в кашу.

      Колт отряхнул свой плащ от крошек и, бормоча под нос проклятия, поплелся за Роллом.

      Кто-то поднял кубок вдогонку Роланду, прославляя его легендарный боевой дух. Вслед посыпались лестные поэтические куплеты, сопровождаемые стуком рукоятей ножей и кубков об стол.

      – Мы должны отнести ее в лес и передать Мараве.

      Эвель мгновенно протрезвел и показал пальцем на шалфейю. – Что это?

      – Так выглядит безумие Ролла, – съязвил Хоут, затянув последнюю косу. – И, по-моему, оно заразно.

      – Я не собираюсь участвовать в этом спектакле, – заявил Колт, поворачиваясь к выходу, но его придержал ровный голос Роланда.

      – Не спеши, лекарь. Ты же не пойдешь против воли своего строна?

      – Ого! Пожалуй, я вернусь в зал. Неохота подцепить птичью лихорадку. Я только начал наслаждаться жизнью. А «это» на постели выглядит так, как будто знакомо с болезнью не понаслышке.

      Порыв Эвеля придержал Хоут, за что Ролл беззвучно поблагодарил его.

      – Ты ослеп,