Минус тридцать. Генрих Эрлих

любви на кубинцев и негров. Первые – герои, вторые – несчастные и угнетаемые проклятыми империалистами.

      И вот как-то осенним вечером, я тогда в десятом классе уже была, отец приводит Хайле домой, тоскливо, говорит, ему вдали от родины, давайте его непринужденно примем в домашней обстановке за чашкой чая. Но отец это маме сказал, а мне этот негр свалился как снег на голову. Я ведь негров до этого вблизи ни разу не видела, а тут вылетаю из своей комнаты на призыв отца, в этаком легкомысленном халатике и тут – здрасте вам! Стоит детина под метр девяносто, с потрясающей фигурой, плечи накачанные, даже под пиджаком чувствуется, а внизу как тростинка, все это облачено в светло-серый костюм-тройку в мелкую клеточку, черты лица тонкие, как на старых иконах – он из Эфиопии был, забыла сказать – и цвет соответствующий, под мореный дуб. Я от изумления не знаю что делать, автоматически приподняла полы халатика и изобразила нечто напоминающее реверанс. Парень окончательно окостенел, на то, что говорит мама, не реагирует, она почему-то решает, что он не понимает по-русски, и начинает лопотать на своем школьном французском.

      Кстати, Хайле прекрасно говорил по-русски, чисто и правильно, без всяких там «так сказать, вот, понимаешь», и виртуозно матерился, находя такие невообразимые сочетания слов, что я, по молодости, не могла постичь их глубину, но те, к кому он обращался – бывало, говорили всякие гадости в мой адрес, позже, когда мы часто с ним гуляли, так вот, эти в ответ на его тирады лишь потрясенно трясли головами и молча отходили. Где набрался? Рассказывал, что у него учитель хороший был, когда он проходил курс молодого бойца – обрати внимание, я именно от него первый раз услышала это выражение – в общежитии по приезду в Москву.

      Он вообще был способный, одних иностранных языков знал целых три – английский, французский и почему-то итальянский. Почему четыре? Русский? Какой же он иностранный! Ах, ну да, бывает.

      А вот несчастным и угнетенным он не был. Его семейство владело какими-то необъятными поместьями, которые переходили к нему, как к старшему сыну. Родители хотели, чтобы он учился во Франции, но он по юношескому романтизму настоял на Советском Союзе. В хорошей экспортной упаковке даже наша идеология смотрится привлекательной! Все носился с какими-то идеями, говорил, что как вернется домой, разгонит кровопийц-управляющих, а самых противных предаст справедливому суду и отрежет им головы, а потом воткнет эти головы на пики в деревнях, где они управляли, на радость народу, а преемникам в назидание. И я буду им гордиться.

      Он ведь предложение мне сделал на следующий день после первого знакомства. Явился к нам домой с огромным букетом роскошных хризантем, наверно, всю стипендию угрохал, и официально так, в соответствии с многократно описанной в классических романах традицией, попросил у родителей моей руки и ихнего благословения. Мама в шоке, отец отползает в дальнюю комнату, чтобы вволю отсмеяться, я, по первому разу, не знаю, что и сказать – отказать вот так, с порога, как-то неудобно. Сошлись на том, что я еще слишком молода, по нашим законам