Минус тридцать. Генрих Эрлих

спад ярости, эта же рука мягко отвела голову в сторону, поддерживая ее ласково, как голову ребенка, и склонилось неожиданно помягчевшее лицо, и жесткие мужские губы несколько раз тихо коснулись уголков ее губ, и замерли посередине, постепенно обволакивая рот и высасывая остатки разума.

      – Все-все, не сейчас, вечером, уходи, уходи, – он уже подходил к дверям, – водки возьми.

* * *

      Ух, ух, ух – мерно били веники по красным барабанам спин и потом, подрагивая в ласковом массаже, растекались мелкой дробью – ша, ша, ша. О опять – ух, ух, ух – следующий!

      – Поддай!

      – О-о, хорошо.

      – Побойтесь Бога, дышать нечем, – сдавленно сказал Анисочкин.

      – А ты все равно дыши. Пар он и изнутри чистит, – ответил ему Манецкий с верхней полки.

      – Ох, как пробило! – воскликнул Механик. – Пойду окунусь.

      Несколько разгоряченных голых тел гуськом проскочили прихожую, на крыльцо, на мостки и веером, с визгом и брызгами, разлетелись в пруд.

      – Хороша водичка!

      – Да под такую баню можно и похолоднее.

      – Айда назад.

      И все по новой.

      Лишь Като и Анисочкин не принимали участия в этих игрищах и яростно скребли себя.

      – Темно. Ничего не видно, – возмущался Като.

      – А, может быть, это к лучшему. Чего на свою грязь смотреть, расстраиваться. Ты бы попарился, Като, – призвал его Сергей.

      – Я уже попарился, сколько можно.

      – Не по-людски как-то, до первого поту – и сразу к шайке. Ты бы в пруд окунулся, все воды больше.

      – Озолоти – в пруд не затащишь! Холодно!

      – Так у вас в Грузии речки горные еще холоднее.

      – У нас в Грузии умные люди живут, старики говорят: речки для форели, у нее кровь холодная. А у меня – горячая!

      Анисочкин испытывал сильный дискомфорт, как всякий человек, выросший в городской квартире с ванной, никогда не занимавшийся спортом с общими раздевалками и обязательным душем после тренировок и теперь вынужденный публично раздеваться донага и толкаться в тесной парилке с неизбежными соприкосновениями с разгоряченными потными телами. Ему все казалось, что окружающие иронически посматривают на его рыхлое белое тело, критически оценивают его небольшой, каким он виделся сверху, член, который почему-то еще и скукожился от воды – пиписька, да и только. Поэтому он как можно быстрее вымылся, вытерся, натянул трусы и майку и сел в предбаннике пить чай.

      Вскоре к нему присоединился и Като, остальные по одному стали подтягиваться только часа через полтора.

      – Петр Первый говаривал: «После бани крест продай, но выпей», умный был государь, – Сергей с видимым удовольствием разлил водку по стаканам, – видит Бог: не пьянства окаянного ради, а здоровья для.

      Все выпили и откинулись на лавке в сладком изнеможении.

      – Сейчас бы женщину, чистую и ласковую, – мечтательно протянул Жмурик.

      – И без интеллектуальных изысков. Доярку после бани, у-у-у, – поддержал его Сергей.

      – А наши девушки, наверно, уже вернулись, – вставил