Пророчество. О войне, людях и событиях. Михаил Сверлов

лёгкие шаги женщины. Сарай осветила лампа, которую Ефросинья держала в руке.

      – Кто тут? – громко спросила она, и тут же увидела стоящего на лестнице человека с винтовкой. – Ты кто?

      – Фрося, ты что, меня не признала? Николай, я! – на Ефросинию смотрел младший брат её Степана. Ему едва стукнуло шестнадцать лет.

      – Ой, Коля! – она чуть не выронила из руки лампу. – Да откуда же ты тут, родной!?

      Она бросилась к соскочившему с лестницы Николаю. Они обнялись. Ефросинья поставила на полочку лампу.

      – Что слышно о Степушке?

      – Пока ничего, но ты не волнуйся, он живой вернётся.

      – Да, живой! Мне вон Фроська сказала, что никто из наших ушедших в армию не вернётся. А она вещунья.

      – Стрельнуть надо эту ведьму – мать вашего выродка.

      – Какого выродка?

      – Бургомистра. Он, сволочь, вчера в Калугино сдал двух наших партизан из соседнего отряда. Из вашего села были – братья Репьёвы.

      – Так они же совсем пацаны.

      – Вот этих пацанов и повесили немцы. Даже разбираться не стали. Мне бы его достать. Я бы их вместе с мамашей привёл к господу Богу. – Он зло и громко выругался. Они помолчали.

      – Как ты-то живёшь? – спросил Николай.

      – Да живу вот. Как зиму прожить? Летом хоть огород спасает, а вот зимой совсем туго будет. Да и не мне одной.

      – Лечишь кого?

      – Лечу. Люди-то болеют и в войну, и под немцем.

      – Всех лечишь?

      – Конечно всех. – Она посмотрела на Николая. – А ты что имеешь в виду?

      – Да вот добрые люди подсказали, что ты и полицаев лечишь.

      – Когда ко мне обращаются за помощью – лечу, – встав, сказала Ефросинья. – Я медик, а они все люди.

      – Смотри, долечишься до партизанской пули, – зло сказал Николай. – А на сеновале кого прячешь?

      – Кто это тебе сказал?

      – Да прошёл слушок, что вы с чокнутой Фроськой немцев прячете. Дай-ка я посмотрю.

      Он, взяв лампу, попытался подняться по лестнице на сеновал. Но Ефросинья загородила ему дорогу.

      – Нечего тебе там делать! Понял? Ты что за контролёр такой пришёл меня проверять и указывать, что мне делать, а что нет! А ну, пошёл отсюда! – Она замахнулась на Николая рукой.

      – Ой, Фроська! С огнём шутишь, – зло сказал молодой партизан. – А ну, пошла вон отсюдова, подстилка немецкая! – Резко оттолкнув её в сторону, быстро поднялся на сеновал. В углу, в мерцающем свете лампы, он увидел лежащего на подстилке раненого человека с ужасом глядящего на него.

      – У, фашистская морда, – прошипел Николай.

      – Найн фашист, найн фашист, – забормотал Генрих. От страха он забыл, что знает русский язык.

      – Сейчас я тебя, падаль, кончу, как вы братьев кончили. – Парень поставил в сторону лампу и положил винтовку на сено. – Вот и верёвка припасена, – сказал он, увидев верёвку, на которой женщины затаскивали раненого на чердак. – Дрожишь сучёнок? – делая петлю, проговорил Николай.

      Он подошёл к немцу, оглядывая его. Сзади раздался лязг передёрнутого затвора. Николай резко обернулся.