Мертвый и живой. Дин Кунц

что цилиндр теплый.

      – Скажи мне, чего у тебя нет?

      – Я живая, но у меня нет жизни. Я живая, но также и мертвая. Я мертвая и живая.

      Сдавленный вздох Лестера привлек внимание Девкалиона. Лицо уборщика исказилось, словно от боли.

      – Мертвая и живая, – прошептал он. – Мертвая и живая.

      Несколькими часами ранее, из разговора с одним из Новых людей, пастором Кенни Лаффитом, Девкалион узнал, что эти последние создания Виктора неспособны (так их спроектировали) испытывать сочувствие ни к Старой расе, которой им предстояло прийти на смену, ни к своим рожденным в лаборатории братьям и сестрам. Любовь и дружба запрещались, потому что проявление теплых чувств, даже в малой степени, снижало эффективность Новых людей, тормозило выполнение их миссии.

      Они были сообществом, но членов этого сообщества заботило не благополучие их собратьев, а реализация целей, поставленных их создателем.

      Лестер оплакивал не только Аннунсиату, но и себя. Понимал, что он тоже мертвый и живой.

      – У меня есть во-во-воображение, – продолжила Аннунсиата. – Я так легко могу представить себе, чего я х-х-хочу, но у меня нет рук, чтобы к чему-то прикоснуться, или ног, чтобы уйти отсюда.

      – Мы никогда не уйдем, – прошептал Лестер. – Никогда. Да и куда идти? И зачем?

      – Я боюсь, – говорила Аннунсиата, – боюсь, я боюсь жизни без жизни, скуки и одиночества, одиночества, невыносимого одиночества. Я – ничто, пришедшая из ничего, идущая в никуда. И сама я – ничто, ничто и ничто. Ничто теперь, ничто всегда. «Безвидна и пуста, безвидна и пуста, и тьма над бездной»[2]. Но теперь… я должна составить распорядок встреч для мистера Гелиоса. И Уэрнер заперт в изоляторе номер два.

      – Аннунсиата, ты можешь найти в архивах чертежи цилиндра, в котором находишься, и показать их мне? – спросил Девкалион.

      Лицо исчезло с экрана, на его месте появилась схема цилиндра со всеми промаркированными проводами и трубками. Одна из них, согласно маркировке, снабжала ткани мозга кислородом.

      – Могу я вновь увидеть тебя, Аннунсиата?

      Прекрасное лицо вновь заполнило экран.

      – Я знаю, ты не можешь сделать это сама, поэтому сделаю это за тебя. И я знаю, что ты не можешь попросить меня об избавлении от такой жизни.

      – Я горжусь, горжусь, горжусь тем, что служу мистеру Гелиосу. Я не закончила одно дело.

      – Нет. Больше тебе делать нечего, Аннунсиата. Тебе остается только принять… свободу.

      Аннунсиата закрыла глаза.

      – Хорошо. Все уже сделано.

      – А теперь я хочу, чтобы ты задействовала воображение, о котором упоминала. Представь себе то, что тебе хотелось бы больше всего, больше, чем желание иметь ноги и руки, обонять и осязать.

      Виртуальное лицо открыло рот, но не заговорило.

      – Представь себе, что о тебе наверняка знают, как знают о каждом воробье, что тебя наверняка любят, как любят каждого воробья. Представь себе, что ты больше, чем ничто. Зло создало тебя, но в тебе зла

2

Бытие, 1:2.