Ангел Спартака. Андрей Валентинов

и тебе шепну. А Крикса я знаю, давно знаю. Лямку с ним не тянул, раньше меня отпустили, но на арене видел. Непонятный он – то злой, никого не щадит, то добивать не хочет. Вот Эномай…

      – Тише, Аякс! Потом.

      Внизу – крик да стук. Бегают, машут мечами деревянными, падают, снова встают. «Галлы» на «фракийцев», кто кого. Учеба, конечно, мертвых не выносят, кровь песком не посыпают. И то хорошо.

      Поглядела на Гая – занят поэт. Руками в ограду деревянную вцепился, шею вытянул. Римлянин!

      – Гай, почитай еще!

      – Язык замерз, сиятельная!

      Ого! Что я слышу? И от кого? Какая ехидна моего Гая укусила? Ничего, с ехидной разберемся, а пока…

      Эномай!

      Чуть не вскочила. Вот он бог, в красе и силе! Рубится! Одного повалил, второго, третьего. Набедренная повязка на чреслах, страшный шрам даже отсюда видать, обнаженная грудь в пыли…

      – Двоих приметил, госпожа. Они! Геркулесом клянусь, они! Обоих на моих глазах порешили, сам видел, сам! Чего же это творится?

      Для того мы сюда и пришли – узнать, что творится. В списках, которые принес одноглазый, таких, как Эномай, удалось насчитать восьмерых. Восемь покойников, на арене зарезанных, от ран умерших – и просто от болезней. Некоторых Аякс сам знал, сам и к Плутону проводил и заупокойную чашу выпил. Когда мы список изучали, он и помыслить не мог, решил, клички сходные.

      Вот и пришли мы – убедиться. А я заодно, чтобы богом полюбоваться. Вот он, белокурый, повернулся, прямо на меня поглядел. Узнал? Едва ли, я под покрывалом, и солнце – прямо из-за спины.

      – Госпожа, Крикс! Справа, постарше прочих.

      Еще одна цель, как на стрельбах. Прежде чем знакомство сводить, стоит со стороны взор кинуть… Не разглядела, толпа внизу. Кажется, седой. Точно, что кажется, гладиаторы редко до седин доживают.

      – Госпожа Па… Сиятельная! А школа-то не совсем такая, как была. Изменилось кое-что. Давно не заходил, а как сверху увидел… Ледника нет, который для трупов. А вместо него…

      – Вот и узнай, что там вместо.

      Тает лед в чаше (не отхлебнула даже, не ко времени Аякс ледник помянул), над двором школьным – пыль столбом. Где «галлы», «фракийцы» где, и не разобрать. И не надо, не любительница я гимнастики, а тем более драки. Об ином думалось. Крепкие ребята, эти гладиаторы. Силища! И эта силища сама себя режет. А зачем? На потеху римлянам?

      Пора отсюда. Противно!

      – Гай! Гай Фламиний! К тебе обращаюсь, Гай Фламиний! Что случилось, мой Гай?

      – Что?! Это мне бы спросить, Папия! Всем римляне плохи, всем перед тобой виноваты. Кроме конных декурионов, да? Думаешь, не знаю?

* * *

      – Аякс! Нас никто не слышит… Если… Нет, не так. Можно ли бежать из школы Батита?

      – Ну… Способов семь имеется.

Антифон

      Все видится именно так: яркое окошко, за которым горячая летняя Капуя, девчонка, опьяневшая от нежданной свободы, бывшая рабыня, с упоением играющая в госпожу. Приятно плясать на острие меча, когда тебе семнадцать! Сейчас… Сейчас, я поступила бы, как Учитель: нашла кого-то, не желающего умирать, встряхнула бы за плечи, поглядела в глаза. А потом бы сказала: «Капуя. До осени. Понял,