Командир подлодки. Стальные волки вермахта. Гюнтер Прин

раскладывал вещи. Я еще не закончил, когда вернулся Стокс и приказал мне идти к боцману.

      Боцман жил в каюте один. Он лежал на койке, положив на стул ноги в ботинках.

      – Ну, господин новичок, – начал он, – мы ожидали вас, потому что для вас есть важная работа.

      Он выкатился из койки и, протопав мимо меня к двери под баком, рывком открыл ее.

      – Вот наш парламент, – сказал он, указывая на два толчка. – Ты не поверишь: когда-то они были белые. Принимайся за них. Горячую воду и соду возьмешь у кока. Когда закончишь, доложишь мне.

      Он ушел, а я принялся за дело. Через открытую дверь я мог видеть кусочек палубы и грот-мачту, высокую и стройную. Она вырисовывалась на фоне бледно-голубого февральского неба. Вот она, морская жизнь, о которой я мечтал. Проклятие, это не самое счастливое начало жизни на море.

      Закончив, я отправился к боцману. Он пошел со мной и тщательно проверил оба толчка. Затем повернулся ко мне.

      – Хорошо сделано, салага, – сказал он. Тон был сердечным и без сарказма. – Если всегда будешь делать так же, станешь добрым другом Гарри Стовера. – Он хлопнул меня по затылку и ушел.

      В «еврейском храме» Зиппель и я должны были заботиться о порядке. Зиппель тоже был юнгой. Маленький быстрый паренек с копной светлых волос и веселыми голубыми глазами. Мы брали жестяные бачки с едой с камбуза и приносили их в столовую, где матросы, сидя за столом локоть к локтю, заглатывали пищу – жареную свинину с красной капустой, так как было воскресенье.

      – Ты Гюнтер Прин, – сказал юнга, когда мы уселись есть, – а я Отто Зиппель. Можешь обращаться ко мне на равных, хотя я на борту на четырнадцать дней дольше, чем ты.

      Матросы засмеялись, только Стокс выглядел раздраженным. В этот день мы были свободны. На следующий день началась работа. Мы принимали на борт припасы, и я должен был поднимать на палубу мешки ручной лебедкой.

      Затем паруса прикрепили к реям. Мы стояли высоко на своих местах, разворачивая паруса вниз и закрепляя их фалами. Ледяной ветер кусал пальцы, стальные оси были ужасающе холодными. Грот-мачта, как колокольня, возвышалась на сто шестьдесят футов. Палуба внизу казалась крохотной. Мы закрепили двадцать восемь парусов, и это заняло целых два дня.

      Утром четвертого дня мы были готовы. Пришел буксир, и в семь часов мы отплыли. На реке была еще почти ночь, вода казалась глубокой и черной. Только льдины плыли светлыми пятнами, расступаясь перед носом нашего корабля. Мы двигались в середине течения, команда стояла на борту, глядя на землю, еще лежавшую в темноте. Вдруг хриплый голос закричал:

      – Трижды ура святому Павлу!

      Вся команда в один голос выкрикнула:

      – Ура! Ура! Ура!

      По воде донеслись в ответ голоса, но мы не могли различить слова.

      Когда стало светлее, я увидел у фальшборта человека в белой фуражке.

      – Старик, Старый Козел, – прошептал Зиппель.

      Человек на мостике вертел головой, как петух, собирающийся кукарекать. Потом он скрылся в штурманской рубке.

      – Он вынюхивал ветер, – сказал Зиппель, – и теперь