Дом последней надежды. Карина Демина

выносливы и почти не нуждаются во сне, что же касается натуры их, то оно и к лучшему.

      Зверям несвойственно притворство.

      А почтительности я ее научу… научила.

      Но как ее зовут?

      Позже.

      Мое лицо… я ведь была красавицей, славная Иоко, единственная наследница золотых дел мастера, последний цветок на древе рода.

      Ах, какие на меня возлагали надежды!

      И смерть отца нисколько не изменила матушкиных планов. Она сама готовила меня к первому выходу. Покрывала лицо рисовой пудрой тончайшего помола, подводила глаза черной краской, чтобы казались они больше и выразительней.

      Рисовала губы алым.

      Она обернула мои бедра шелком с вытканными на нем цаплями, символом нашего рода, а после помогла облачиться в праздничный наряд из алой материи…

      На меня смотрела женщина.

      Еще не старая, но уже не юная. Она была, пожалуй, по местным меркам и хороша, но я коснулась пухлых губ. Мультяшное какое-то личико с остреньким подбородочком, со скулами высокими… а глаза те же узкие, восточного разреза, только цвет ярко-голубой, неестественный.

      – Не стоит переживать. – Мне опять поднесли чашу с отваром. – Вот увидите, все будет хорошо…

      Отвар был горек.

      И от этой горечи слезы из глаз хлынули.

      От горечи, и только.

      Я видела сны.

      Сны о чужой жизни, такие яркие, такие настоящие.

      Круглые зонтики из все той же рисовой бумаги, расписанные змеями и лотосами. Узкая дорожка, что вилась у подножия огромных деревьев, и кроны их, переплетенные друг с другом.

      Нежные бело-розовые цветы.

      Ветер, что срывал лепестки, укладывая их мне под ноги.

      Не мне, но прекрасной Иоко из рода Цапли…

      Круглый камень, что чешуя невиданного зверя. И деревянные подошвы башмаков стучат по нему, выбивая собственную музыку.

      Я иду.

      И матушка держится чуть позади.

      Она примерила черное томэсоде[1], которое украшено пятью гербами-камон, а ниже пояса расшито мельничными колесами и черепахами, подвязав его желтым поясом. Она спрятала волосы под вдовий убор.

      И зонтик взяла простой.

      Благочестивая вдова из хорошего дома. А я… не я, но Иоко.

      Ее фурисодэ[2] расшито цветами, и пояс-оби стягивает тонкую талию, подчеркивая хрупкость юной невесты. Лицо ее набелено, а брови выведены черною краской. Мамина оннасю[3] долго колдовала над ее лицом, чтобы выглядело оно достойно.

      Это высокое искусство.

      Одно неловкое прикосновение кисти способно из благородной дамы сделать презренную юдзё.

      Кружево света ложится на зонт, украшенный цветущей ветвью. Это опасно, быть цветком среди цветков, легко остаться незамеченной, но не ей… мне.

      Горбатые мостики.

      И тени других невест, которым посчастливилось получить приглашение от Наместника. Мы проходим мимо них, исподволь разглядывая роскошные их наряды. Иные завораживают, особенно то белое, которое надела Ноноки, единственная дочь военачальника

1

Традиционное кимоно замужней женщины с рисунком только на подоле. Часто украшалось гербами-камон на груди, спине и рукавах. (Здесь и далее примеч. автора.)

2

Буквально переводится как «развевающиеся рукава»: они у фурисодэ примерно метр длиной. Это самое официальное кимоно для незамужней женщины.

3

Женщина-служанка.