Гёте. Жизнь как произведение искусства. Рюдигер Сафрански

в честь Шекспира Гёте также написал в Страсбурге. Когда 14 октября 1771 года настал долгожданный день, Гёте уже вернулся во Франкфурт, где наскоро созвал друзей, угощать которых пришлось отцу, а сам зачитал свою хвалебную речь Шекспиру.

      Из нее мы едва ли узнаем что-то новое о Шекспире и его сочинениях, но именно поэтому из этой речи можно узнать, почему и как именно Гёте восхищался этим английским драматургом. Шекспир стал для него символом новой литературы и нового мышления, в нем он видел отражение своих собственных амбиций: «В нас есть ростки тех заслуг, ценить которые мы умеем»[248].

      В этой речи, пестрящей восклицательными знаками, на все лады воспевается жажда жизни. Этим объясняется и критика излишне разумных людей, которые своим скорбным умом омрачают жизнь себе и другим. Им противопоставляется Шекспир – человек, измеривший необъятное богатство жизни своим «гигантским шагом». Кто последует за этим «величайшим странником», познает не только мир, но и самого себя, причем на новом, более высоком уровне: «…я живо чувствовал, что мое существование умножилось на бесконечность»[249].

      Это самое главное – преумножение чувства бытия, а потом уже речь идет об искусстве, в частности, о предписываемом французским театром правиле трех единств. Гений Шекспира стер их с лица земли. Единство места – «устрашающее, как подземелье», единство действа и времени – «тяжкие цепи, сковывающие воображение». Освобождение от этих навязанных традицией правил особенно сильно ощущается в «Гёце фон Берлихингене», замысел которого уже созрел у Гёте в момент написания этой речи – вот почему в ней тоже слышится бряцание оружием и воинственные призывы. Традиционному театру Гёте объявляет войну и обрушивается на французские переработки греческой античности: «Французик, на что тебе греческие доспехи, они тебе не по плечу»[250]. Против надуманных, искусственных персонажей он выводит живые характеры, созданные Шекспиром: «А я восклицаю: природа, природа! Что может быть больше природой, чем люди Шекспира!» В этой речи уже появляется Прометей – небесный покровитель Гёте: «Да, Шекспир соревновался с Прометеем! По его примеру, черта за чертой, создавал он своих людей, но в колоссальных масштабах»[251].

      Вознося хвалы и споря с невидимым противником, автор речи использует страстные, дикие и неточные слова. Лишь в одном месте Гёте дал шекспировскому театру столь верное определение, что впоследствии не раз возвращался к этой формулировке: «Шекспировский театр – это чудесный ящик редкостей, здесь мировая история, как бы по невидимой нити времени, шествует перед нашими глазами. <…> все его пьесы вращаются вокруг скрытой точки (ее, увы, не увидел и не определил еще ни один философ), где вся своеобычность нашего Я и дерзновенная свобода нашей воли сталкиваются с неизбежным ходом целого»[252]. Полвека спустя Гегель не смог сказать о шекспировской драматургии лучше, чем сказал молодой Гёте.

      Своей речью в честь Шекспира Гёте хотел прежде всего вдохновить

248

Там же.

249

Там же.

250

Там же.

251

СС, 10, 263–264.

252

СС, 10, 263.