Железный поход. Том третий. След барса. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

руки угольно чернеют на белом руне бурки, крепко сжимают они ошкуренный посох… Он что-то кричит им, в приветствии поднимая мозолистую ладонь кузнеца…

      Но тут же сквозь дым огнеликих пожарищ мелькнул в волчьем оскале профиль Джемалдина, грозно и зло сверкнула в его руке алая полоса дымящейся сабли… И чья-то голова, полосатая кровью, забрыкала по серому щебню аульской тропы…

      Дзахо до рези в глазах впился в это лицо: на нем виднелись лишь залитые кровью белки глаз да черный рот, разорванный немым криком. «Абу-Бакар!» – выстрелом ахнуло в голове… глаза заволокло дымом и пылью… И снова гремели выстрелы, и шашки мюридов свирепо взлетали к черному солнцу, и вновь рубили, полосовали по спинам и папахам бегущих аргунцев, и где-то под обрушенной стеной сакли кричал тонким от ужаса и боли голосом обезумевший ребенок…

      – Бици-и-и! – Дзахо, дрожа скулами, удерживая дыхание, заполошно искал взглядом любимую…

      …Широко и вольготно взмахнули могучие крылья орла… Звонкий ветер тонко, с надсадой засвистел в тугих золоченых перьях… Вот оно! – гремит водопадом аульское вздошье. – Там, впереди… Вон, вон, под тобою… Дзахо крепче сжимает руку Бици – они сами теперь вольные птицы, парящие над своим гнездом… И правда – вот ОНО под ними – голубое с прозрачной студеной дымкой – родное ущелье из детства… Серебряная струна реки изгибается, вьется, пенится радужным кружевом на глянцевых перекатах, сеет хрустальной дробью окрест…

      – Дзахо… – слышит он твердый голос отца. – Помни, сынок, в мире есть только три песни: первая – песня матери, вторая – песня матери, а третья – все остальные. Наш народ, приглашая к себе в гости, говорит: «Приезжайте к нам. Наши горы, наш родник и наши сердца принадлежат вам. У нас земля – земля, сакля – сакля, конь – конь, человек – человек. И ничего третьего нет между ними».

      Он видит мать в долгополом нарядном платье, в руках ее щедрое блюдо с густыми гроздьями винограда. Они светятся южным солнцем; каждая ягода полна прозрачным золотом меда, но отчего-то печальны материнские глаза… А где-то кипит веселье, кумузы¹⁶ и бубны не знают усталости… Старый Абу-Бакар вошел в круг и плывет-летит, распластав седые мощные руки-крылья. Вокруг, в такт его жгучему горскому танцу, хлопают ладони радостных людей. Как пышные цветы высятся над рядами собравшихся курчавые папахи, мужчины одеты в воинственные костюмы предков.

      …И вновь он крадется хищным зверем среди сырых скал, вдоль спящих домов своих кровников… Боль извивается червем в пылающей ране; горячий свинец застрял в его плече… но столь желанен час мести! И столь близок миг, когда его клыки познают вкус крови врагов…

      …Тяжело на душе Дзахо-абрека, словно могильный камень давит на грудь… Где зло, а где добро, разлитое в его жизни?.. «О, Аллах! О, начертанная на разящей стали премудрость Пророка!¹⁷– все переплелось в моей жизни… срослось корнями с кроной, пронизано светом и тьмой!»

      Глава 4

      Чувство неотвратимого близкого конца острой болью пронзило

16

Струнный инструмент, распространенный в Средней Азии и на Кавказе.

17

Речь идет о раздвоенном, как жало змеи, клинке, на котором вытравлены слова Пророка.