Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника. Юрий Евгеньевич Пиляр

еще?.. Кстати, вы окончательно решили отказаться от должности переводчика?

      – Да.

      – Я понимаю вас, но… это в какой-то степени нейтральная должность, а потом… – Носов понижает голос, – вы смогли бы окрепнуть, присмотреться и… Впрочем, дело ваше.

      «Ни за что, ни за какие блага», – думаю я.

      На следующее утро нас, новоприбывших, выстраивают перед бараком. Снова является начальник лагерной полиции, черноусый унтер-офицер в очках и несколько рядовых полицаев. Носов подает команду «смирно». Шеф полиции, выйдя вперед, говорит:

      – Господа офицеры! Как вам известно, на сегодняшний день победоносная армия великой Германии продолжает свой путь на восток. Дни Москвы, Ленинграда и прочих крупных советских центров сочтены. Но большевики и евреи сопротивляются. В данной обстановке долг всех русских патриотов – подумать о том, как избавить Россию от дальнейшего бессмысленного кровопролития. В настоящее время среди широких слоев наших военнопленных рождается новое движение. Мы предлагаем всем честным пленным вступать в ряды русской освободительной армии… Кто из вас согласен записаться в эту армию?

      На нас смотрят острые глаза унтера. А может, это просто проверка: хотят узнать, кто чем дышит?

      Первым из строя выходит, конечно, лупоглазый. За ним – еще двое. Унтер и начальник полиции пронзают нас испытующим взглядом. Под таким взглядом чувствуешь себя неуютно, как голый.

      – Кто еще? Кто против большевистско-еврейской заразы?

      Вопрос поставлен совсем определенно… Из строя, боязливо поеживаясь и озираясь, выступает хмурый, называющий лупоглазого по имени – Николаем, за ним тянется человек с распухшим лицом, бывший репрессированный. Глядя на них, делают два шага вперед еще четверо…

      Остальные не двигаются с места. Стоит Носов, стоит кадровый старший лейтенант-комбат. И нас большинство.

      – Ясно, – бросает начальник полиции. – Ра-азой-дись!

      Ровно через сутки за мной приходит полицай. Он ведет меня в лагерную канцелярию. Наверно, опять будут звать в переводчики, думаю я… За длинным столом вижу усатого унтера в очках и писаря. Начальник полиции позади их, у окна.

      – У нас есть сведения, что ты коммунист и политрук, – заявляет унтер.

      – Неправда, – отвечаю я, слегка пораженный.

      – Советую тебе признаться. – Унтер разговаривает по-русски свободно и без всякого акцента… Может, он какой-нибудь гестаповец?

      – Мне не в чем признаваться. Мне нет еще восемнадцати, и я не мог быть коммунистом, а поэтому и политруком.

      – Врешь! – Начальник полиции выходит на середину комнаты. – Ты политрук и работал переводчиком в политотделе дивизии.

      – Я работал в штабе дивизии.

      – Ты мне голову не морочь, я как-нибудь майор.

      – Но тогда вы должны знать.

      Я пока довольно спокоен, потому что прав. Мне кажется, установить истину нетрудно.

      – Да, – хмуро говорит начальник полиции. – Тем не менее ты политрук