Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника. Юрий Евгеньевич Пиляр

ощупываю себя – карманы пусты, часов на руке нет.

      – Как все было с нами?

      Приходит Иванов. Утирает грязное лицо рукавом, садится.

      – Стервецы, – глухо произносит он. – Что стало с людьми?

      – Мне получше.

      Иванов обнимает меня за плечо. Его губы дрожат.

      – Только раненых, контуженых не берут… А если у тебя будет припадок?

      – Ничего со мной не будет… Как нас взяли?

      Иванов горько усмехается.

      – Наскочили на засаду. И все… Я кое-что узнал, – быстро прибавляет он и поворачивается ко мне. – Ты меня хорошо слышишь?.. Мы в Оленино, в пересыльном лагере. Пленные все прибывают. Дня через два нас отправят куда-то дальше. Давайте держаться вместе и, если представится случай… Понятно?

      – Ясно, – говорит Герасимов.

      Мне тоже ясно, что Иванов имеет в виду: мы попытаемся бежать.

      – Только бы не ослабеть от голода, и чтобы ты… окреп, – говорит Иванов мне.

      – Я постараюсь.

      – Давайте походим, оглядимся, – предлагает он. Мы встаем и принимаемся тихонько бродить.

      – А что же на фронте? – спрашиваю я.

      – Тс-с! – Иванов прикладывает палец к губам. Из кухонной калитки выползает изувер в желтой форме. На его белой нарукавной повязке какие-то немецкие буквы – какие, я издали не вижу.

      – Полицай, – тихо говорит Иванов. – Изменник. На полицае сверкающие хромовые сапоги, физиономия красная и веселая.

      – Давайте от греха подальше, – говорит Герасимов.

      Однако полицай уже увидел нас. Подходит, щупает, суча пальцами, материал моей гимнастерки.

      – Скидывай!

      – Почему это?..

      – Он контужен, оставьте его, – говорит Иванов.

      – Скидывай, дура, – настаивает полицай. – Я тебе хлеба дам… контуженый!

      Откуда он взялся – такой? Где он жил?..

      Ничего не поделаешь, снимаю с себя диагоналевую гимнастерку с двумя памятными дырочками на рукаве: следом входа и выхода пули. Я специально не зашивал их, думал, когда-нибудь покажу маме.

      Полицай довольно хмыкает, бросает мне кусок хлеба, потом орет:

      – Эй… эй, санитетер!

      Подбегает худой желтолицый пленный.

      – Раздобудь этому воробью что-нибудь взамен. У тебя сегодня готовые есть?

      – Трое сегодня после обеда…

      – Так вот одень его, я тебе приказываю.

      – Есть!

      – Не «есть», а «яволь» надо отвечать, деревенщина!

      Полицай сворачивает мою гимнастерку и, посвистывая, уходит. Неожиданно я замечаю, что у нас нет знаков различия. И на моей гимнастерке, кажется, не было, хотя я сам не снимал своих треугольников… Вероятно, содрали немцы.

      Санитар приносит мне вылинявшую красноармейскую гимнастерку.

      – Может быть, все же возьмете его на пару дней? – говорит ему Иванов про меня. – Хоть на ночь…

      – Ладно, приходите на ночь вместе… Часов, случаем, не сберегли?

      – Нет.

      – Ладно, ребята, приходите, переночевать