Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника. Юрий Евгеньевич Пиляр

Давить их надо. Загубили Россию. Разорили. Зимогоры!

      Короткопалая пятерня поднимается и опускается после каждой фразы.

      Я забираюсь на нары и оттуда наблюдаю за спорящими.

      – Ты, Николай, зря шумишь, – говорит один из сидящих, хмурый и длинный. – Что мы знаем? Ничего не знаем.

      – А по мне, – басит третий, с распухшим лицом, – попала птаха в дерьмо – не чиликай.

      – То есть как это не знаем? – Лупоглазый от злости бледнеет. – А какие же тебе нужны еще особые знания?

      – Ну, в масштабах-то государства. Не везде же было так.

      – Везде, везде, везде! – опять сечет воздух пятерня.

      – Ты что, посажен был? – интересуется распухший.

      – Я – нет.

      – А я был, восемь месяцев под следствием находился. Всего повидал и испытал, туды твою мать. У меня поболее твоего оснований для обид. Понятно тебе? – басит распухший. – Но я русский. Русский – разумеешь ты это или нет?

      – А я не русский?

      Хмурый еще сильнее хмурится.

      – Ничегошеньки мы не знаем, Николай. Решительно ничего!

      – А ну вас! – Лупоглазый с шумом встает. – Поглядим, что вы запоете через месяц, когда германская армия дойдет до Урала.

      Хмурый и распухший умолкают и будто сжимаются.

      – Эх, шкура! – бормочет рядом со мной человек с худым, суровым лицом. Он, кажется, бывший комбат, старший лейтенант.

      Дня через два Носов украдкой показывает мне немецкую сводку. «Верховное командование („Das Oberkommando“) сообщает…» – читаю я первые слова, отпечатанные жирным шрифтом.

      В это время к нам быстро подходит Николай.

      – Что они пишут? – В меня вперяются пустые, оловянные глаза. – Ты знаешь немецкий?

      – А что тебе надо?

      – Вот дурак! – Лупоглазый мотает головой. – Кабы я знал язык, я бы часа не пробыл тут, за проволокой.

      Мне хочется съездить ему по морде, но Носов придерживает меня за рукав.

                                                 2

      Снова везут. Жара, духота. Вагонное оконце оплетено колючкой. Мы сидим и лежим на подпрыгивающем полу, дремлем, чешемся, ругаемся, слушаем, как грохочут сапогами конвоиры, перебегающие по крыше с вагона на вагон, вновь дремлем – и вот Борисов…

      Перед входом в лагерь нас встречает комендант, полный, с мягкими округлыми движениями гауптман.

      – Мне нужен переводчик… Кто из вас понимает по-немецки?

      – А вот, вот у нас есть, молоденький, вот. – Николай суетливо, с заискивающей улыбкой показывает на меня. Вопрос коменданта, заданный по-немецки, он уразумел, а ответить, беда, может только по-русски. – Вот, этот вот, молоденький…

      Комендант, розовый, благоухающий, приближается ко мне.

      – Вы говорите по-немецки?

      – Очень плохо (sehr schlecht).

      – Вы понимаете то, что я вас сейчас спрашиваю?

      – Да.

      – Желаете быть моим переводчиком?

      – Нет… Я плохо владею языком.

      – Но вы