Москитолэнд. Дэвид Арнольд

того как мамин телефон отключили, я звонила раз в день. Кэти сказала, что, наверное, не стоит. Мол, я должна дать маме немного личного пространства, будто речь о симпатичном парне или типа того.

      Сжимаю этот последний листок в руке, точно боевой снаряд, и вдруг меня озаряет. А что, если Кэти прятала и другие письма? Мама уехала три месяца назад. Первые два (плюс еще немного) я получала по письму в неделю, а три недели назад связь оборвалась. Но вдруг нет? Кэти ясно дала понять, что не в восторге от моих звонков маме, так с чего ей одобрять переписку? Может, в доме осталась еще одна спрятанная банка из-под кофе с трехнедельными посланиями от мамы?

      Разжимаю кулак, перечитываю буквы на снаряде.

      «Подумай что будет лучше для нее. Пожалуйста, измени решение».

      Это обо мне. И для меня лучше всего быть с мамой.

      Но Кэти не хочет, чтобы я ей звонила. Не хочет, чтобы писала. И конечно, не хочет, чтобы мы увиделись.

      Новые искры распаляют глубокую, необъятную пламенную ненависть. Я запихиваю шестое письмо в карман и выуживаю свою боевую раскраску. Обычно это священный процесс, требующий немалой доли изящества. Но сейчас в этом плане я где-то между велоцираптором и нулем. Короче, далека от изящества.

      Прежде, чем помада касается моих болезненно-землистых щек, унитаз за спиной издает отрыжку. Под ногами громко булькает, и только теперь я замечаю табличку под зеркалом:

      БУМАЖНЫЕ ПОЛОТЕНЦА

      И СРЕДСТВА ЖЕНСКОЙ ГИГИЕНЫ

      ВЫБРАСЫВАТЬ В ВЕДРО

      НЕ СМЫВАТЬ

      Етить-колотить!

      Я слышу звук стремительного потока и знаю, что будет дальше.

      Первым делом: мои кроссы. Я убираю помаду и запрыгиваю на раковину, и в тот же миг из-под пластикового ободка унитаза начинает сочиться ржавая вода. Из своего невообразимого гнезда я с ужасом наблюдаю, как она заливает пол. За неимением знаний о работе канализационной системы автобуса мне остается лишь представить гигантский желудкоподобный резервуар в его кипящих недрах, переполненный и готовый извергнуться, благодаря смятым письмам. Одно можно сказать наверняка: воняет уже так, что у-у-ух. Я оглядываю кабинку в поисках чего-нибудь, что остановит утечку: аварийный рычаг на случай потопа, гидравлический тормоз или какую-нибудь кнопку выброса, которая катапультирует меня из автобуса. Но нет ни рычагов, ни тормозов, ни кнопок.

      Остается только бегство.

      С безопасного сиденья-раковины я тянусь к двери сдвигаю щеколду на «СВОБОДНО». Затем раскачиваю туда-сюда ногами, чтобы инерции хватило для приличного прыжка через дверной проем в проход. Приземление не очень удачное, но кроссовки не испачкала – уже что-то. Нацепив на лицо свою лучшую «кто, я?» улыбку, закрываю дверь и возвращаюсь в свой ряд.

      – Все хорошо, милая? – спрашивает Арлин.

      Я улыбаюсь – кто, я? – протискиваюсь мимо ее ног и сажусь на место. Меньше чем через тридцать секунд в хвосте автобуса начинаются волнения. Выглянув из-за спинки сиденья, вижу, как пассажиры морщатся и машут перед лицами руками. Некоторые даже смеются, но это шок-и-трепет смех, а не ха-ха-ха-вот-умора.

      Опускаю взгляд на британцев