…И было детство. Екатерина Юдкевич

Катерине, могла успеть с Витькой в Вятку уехать! Не послушалась, думает – романтика, загородная прогулка, не представляет, чем может все это обернуться!

      Ничего Борис Петрович и сам не знал, но была у него одна смутная надежда, что их семью минет участь всех остальных. Об этой надежде думать не хотелось, но она вновь и вновь поднималась из потаенных глубин души, жгла где-то в горле, мешала жить. Стоило ему не контролировать себя, дать мыслям спокойно течь в своем русле, как перед глазами возникала решетка на окне, горшок с геранью рядом с нею на подоконнике. К окну подходит человек в коричневом штатском костюме и из голубой детской пластмассовой лейки поливает эту герань. Затем он долго смотрит в окно, так долго, что у Бориса Петровича начинает стучать в висках, а человек неспешно разворачивается на каблуках (походка у него легкая, грациозная, похоже, что ему особое удовольствие доставляет вот так расхаживать по кабинету) и идет к столу. Он выдвигает ящик, достает оттуда листок бумаги с каким-то текстом и протягивает его Борису Петровичу.

      – Читайте внимательно, не торопитесь, – участливо говорит он. И, наклоняясь к самому уху слушателя: Нам бы очень хотелось вам помочь, понимаете? – он болезненно морщится. – Учитывая положение вашей жены… она не должна нуждаться в еде хотя бы. Потом Ладога зимой несудоходна, а вертолет, он может прилететь… или не прилететь…

      Это невозможно было терпеть. Лучше бы его пытали, но холодные, взвешенные слова о Катерине и их будущем ребенке, мысль о том, что он уже почти погубил самых близких ему на свете людей, что есть один только шанс… Борис Петрович не выдержал, он, не глядя, подмахнул бумагу. Далее, в течение нескольких часов глядя на герань, он долго и нудно выслушивал наставления и требования.

      Он ходил на Литейный все оставшиеся до отъезда дни и в последний день получил для «важного дела» портативное телеграфное устройство. Даже не было необходимости его скрывать – по легенде, реставрационную группу снабдил этим устройством музей, на всякий случай. Поначалу Борис Петрович старался сам себя убедить, что он всем принесет пользу. Не дай Бог, случись что, телеграф его сразу понадобится. Он внушал себе, что никто не удивится, увидев у него эту штуку – мог же музей действительно дать, но когда на корабле Федька Рыжиков, споткнувшись о железный ящик, заинтересовался его содержимым, Борис Петрович очень испугался. На беду, рядом в это время оказался Витя, он-то и рассказал всем о телеграфном устройстве, рассказал радостно, ничего не подозревая.

      Борис Петрович очень любил своего талантливого сына, он воспитал в нем порядочность, непримиримость к подлости. По мере взросления Виктора, Борис Петрович вкладывал в его душу по крупицам веру в Бога – так, как сам ее понимал. Под его руководством сын сделал первые шаги в живописи, и отец с волнением и радостью следил за тем, как крепнет его рука, как выразительней становятся линии и, наконец, как молодой художник обретает собственный почерк, в котором только отцу могли быть заметны штрихи