…И было детство. Екатерина Юдкевич

посмотрела на дочь с явным состраданьем, она, конечно, рассердилась на Любочку, когда узнала о ее поведении на допросах, но вместе с тем чувствовала себя виноватой перед ней.

      – У тебя есть какие-нибудь предложения? – спросила она с улыбкой.

      – Но это невозможно, мама, – голос дочери стал плаксивым, и Дина Алексеевна с удивлением отметила это.

      Она всегда считала Веру слабее старшей сестры. Люба была такой целеустремленной и умной.

      – Мама, очнись же! – Любочка топнула ногой. – Здесь даже отопления нет!

      – Успокойся, доченька, – и Дина Алексеевна хотела обнять Любу, но дочь скинула ее руки и высвободилась.

      – Ты сейчас меня измажешь. Где я здесь, по-твоему, стирать буду?

      Верочка, поняв, что с сестрой творится что-то неладное, попыталась ее остановить, но Люба, оттолкнув Веру, вдруг крикнула:

      – Пусти! Как я вас обеих ненавижу! – и быстро побежала вниз по лестнице.

      Дина Алексеевна опустилась на ступень и заплакала, силы разом покинули ее. Верочка села рядом с матерью и крепко прижала ее к себе. Так они сидели, обнявшись, глядя в полуоткрытую дверь во двор, где в опускающихся сумерках падал и падал снег.

      К ночи кое-как смогли затопить печи, но они дымили, и их нельзя было оставлять надолго. Очень выручили сенники, которыми застелили полы под спальными местами. В одном из помещений, видимо служившим когда-то кухней, имелась дровяная плита. Она, к счастью, оказалась исправной, и женщины, на первый случай, приготовили совместный ужин. Было уже далеко за полночь, когда уставшие люди смогли, наконец, лечь.

      Все обсуждения, устройство общей жизни решено было отложить на следующий день, но Артемьич тихо позвал Игоря Сергеевича, и они вышли на улицу. Верочка вызвалась убрать на кухне, и в тусклом свете керосиновой лампы тень ее мягко подрагивала на изуродованных стенах. Верочка засмотрелась на тень и с интересом заметила, что она почему-то начала расти. Неожиданно у тени появилось две головы, и кто-то положил ей руку на плечо. Верочка вздрогнула и обернулась. Перед ней, грустно улыбаясь, стояла Нина Николаевна Волгина.

      Надо сказать, что весь предшествующий период в общине не было ни одного взрослого человека, который сквозь собственные переживания не думал бы о Нине. Волгины пострадали больше всех: муж Нины – Арсений, приемный отец ее мальчиков – исчез в ту самую ночь вместе с батюшкой. Все знали, что Арсений был ранен одним из милиционеров, что он упал. Знали, что потом его затащили в машину, а далее следы терялись. В машине был и отец Николай, но если о батюшке каждого много и подробно расспрашивали на Литейном, а между ним и Артемьичем в первые дни даже была проведена очная ставка, то об Арсении не спрашивали никого. Он словно исчез, растворился в лабиринтах Большого дома. На все вопросы блюстители порядка отвечали, что такой не задерживался.

      Сначала Нина старалась не терять силы духа, доказывала следователю, что тоже была вместе с мужем в квартире отца Николая, но он спокойно смотрел сквозь нее, будто и не слышал ее признаний. В конце