…И было детство. Екатерина Юдкевич

неподходящей обуви окончательно не завязнуть в грязи. Почти на всех одежда была если не мокрой, то влажной, и путники невольно поеживались, стараясь сберечь как можно дольше остатки тепла. Подвод было три, а потому решили посадить на них библиотекаря Надю с грудной Аглаей и всех детей, а оставшееся место занять вещами.

      Константин Казимиров – молодой, светловолосый студент-учитель – шагал бодро, казалось, ему ничего не стоит отмахать не двенадцать километров, а во много раз больше. Он бодро насвистывал какую-то легкую мелодию и, оглядываясь по сторонам, радостно улыбался белозубым ртом. Иногда он догонял то одного, то другого путешественника, обнимал за плечи и, щуря близорукие глаза, радостно восклицал:

      – Посмотрите, Татьяна Михайловна, красота-то какая! Вот уж действительно – мир Божий! Недаром этот остров святые когда-то выбрали, ох и заживем мы здесь!

      В ответ на грустный взгляд спутника или спутницы, он нетерпеливо передергивал плечами и голосом, не оставляющим возможности возражать, добавлял:

      – А я вам говорю, заживем! Вот увидите. Это же в наше время, если хотите, чудо – в монастыре пожить, – и твердо шагал дальше.

      А дорога вела и вела, казалось, нет ей конца и края, и Татьяне вдруг почудилось, что именно по таким дорогам, на протяжении всей многовековой истории Руси, ходили странники, разнося по городам и весям слово Божье, нередко с собственным вымыслом и прибавками. Вдруг стало жаль ей этих странников и всю, до боли родную страдалицу-Россию, захотелось обнять и расцеловать каждую пядь земли, каждую травинку, веточку. От этих мыслей посветлело у Татьяны на душе, и она поторопилась, чтобы догнать подводу, на которой ехали Люся и Ваня.

      Прошедшие две недели: вызовы в Большой дом, таинственное исчезновение друзей, косые взгляды сослуживцев, постоянный шепот за спиной и, наконец, просьба «компетентных товарищей», якобы, для ее же блага и блага детей, покинуть город Пушкин; просьба, больше похожая на приказ, поспешные сборы, а потом и само путешествие, в котором чуть не погибла ее девочка, – все это вдруг показалось Татьяне каким-то ирреальным, вычитанным в книге, бывшим не с ней. Она так долго ходила по «острию ножа», так долго боялась за детей, боялась, и, вместе с тем, не могла поступать по-другому, потому что то, другое, было для нее равносильно смерти, другое звучало просто и ясно – отказаться от Христа.

      Она не раз читала о подобном выборе по ночам, на серых листках с подслеповатой печатью. У нее в доме их порой скапливалось много. Самиздатовскую «опасную» литературу приносили и уносили друзья, которые за последние годы подобрались у нее по определенным принципам – вера в Бога, преклонение перед расстрелянной Царской Семьей, помощь попавшим в беду верующим. А вокруг кипел и бурлил совершенно другой мир, в котором само слово «вера» произнести было невозможно. Получалось, что Татьяна жила как бы двойной жизнью. Она работала в музее экскурсоводом и, водя туристов по Екатерининскому дворцу Царского Села, постоянно боялась проговориться. Отчасти специфика работы спасала