Ловцы душ. Александр Мазин

по счету, что в заговорах, что зелья варить. А варить – приходилось. И варить, и травы да порошки растирать в пыль мелкую, и зверье потрошить правильно, чтоб нужную часть взять.

      Зверье Дедке волки носили. Делились. Раньше Малец думал, что это Дедко их прикармливает. Ошибся.

      Волков Малец боялся. А как не бояться? Это Дедко с ними – как с псами домашними, а Малец для них – пища. Дедко так ему и сказал. «Ты – пища. Но ты – моя пища, потому без моего дозволения тебя не тронут».

      С намеком сказал. Если вдруг вздумается Мальцу сбежать.

      Бежать, однако, не хотелось. У Дедки сытно, интересно, а порой и весело. А что страшно, так это пока. Вот выучится Малец, станет ведуном, тогда уж его все бояться станут.

      Эта мысль грела не хуже меховой шубки. И забылось понемногу, как Дедко ему очи запекал.

      И уже не верилось, когда Дедко внушал, нацелив Мальцу в глаз палец: «Страх, он теперь навсегда с тобой, малой. У волчка – вой, у ведуна – страх. И в нем, внутри, и вокруг него. Как он уйдет, так и ты уйдешь за Кромку».

      «Ты, что ли, тоже смерти боишься?» – спросил Малец.

      «А то. Я ведь живой покуда. Иль ты думаешь, не я это, а мертвец костеногий?»

      И захихикал. Пошутил, значит.

      А Мальцу – не смешно. А вдруг Дедко и в самом деле – мертвец? С ним ведь ничего не знаешь доподлинно. Он же ведун. Ведуны за Кромку шастают, как блудливый кошак – на соседний двор. Хоть по Калинову мосту ходят, хоть напрямки. Им людской покон не указ. У них – свой. Помер, ожил – и снова по земле живых ходит.

      Такой вот он, Дедко. Не поймешь, то ли врет, то ли пугает, то ли правду говорит. Хотя его правда такая иной раз, что лучше бы врал. Вот как тогда с ведьмой было.

      А было так.

      Дедко разбудил Мальца среди ночи.

      Молча бросил ему свиту, шапку и шубу.

      Малец так же молча оделся. Обул меховые сапожки, которые Дедко ему справил к зиме, черпнул ледяной водицы из кадушки, мазнул по лицу, прогоняя сон.

      Уже выходя, увидал, как Дедко вгоняет в притолоку заговоренный ножик.

      Ножей у Дедки много. Но три – особенные. Один жизнь пьет, другой силу, третий – храбрость. На каждом – заговор, в каждом – душа скованная, голодная. Так Дедко говорил. И трогать эти ножи без дозволения никому нельзя. Не то умрешь смертью страшной, а душу Морена проглотит.

      А еще Малец видел, как ведун ножи зельями смазывал.

      В притолоке Дедко оставил тот, что от храбрости. Значит, уходят они нынче надолго.

      Нет, не уходят, уезжают.

      Во дворе ждали большие санки, запряженные парой мохнатых лошадок. При санях трое: вой в полушубке, с копьем и надетым поверх шапки круглым шлемом, муж из господ, важный, с серебряной гривной на шее, и еще возничий. Этот, похоже, из холопов.

      – Малого зачем? – проворчал недовольно тот, что с гривной.

      – Ведьме на приманку, – отозвался Дедко, закрывая дверь в дом и подпирая ее полешком. – Ведьмы, они до молоденьких лакомы! – И подмигнул Мальцу.

      Тот как всегда не понял: шутка или вправду, но всё же решил не пугаться. Дедко – хозяин