Хозяева прогоняют гостей. Артём Геннадьевич Медичи

Кто тебя плохой назвал? Мясо – каждый день; бывает, и сырое перепадет, спасибо хозяевам. Скорей бы Старший вернулся: что-то будет сегодня на ужин?

      – Весь в репьях!

      Смеется девушка, полощет ветер синее, под цвет глаз, шелковое платье, разметывает ржаные волосы, от которых, кажется, так и пахнет – теплым, свежим хлебом. Глаза… ничего не помнят глаза. Хотя, почему: помнят снег, который белый и искрится, как сережки названой матери ее, Лансеи; помнят запах хлеба и наваристой похлебки из лосятины: Харст умудрялся где-то находить силы, чтобы в самый трескучий мороз петлять по лесу за ветвисторогим красавцем, и тут уж не до ядов: один выстрел – один лось. И подранков лучше не оставлять, себе же боком выйдет. Хитра, ох и хитра же охотничья наука, и ошибка здесь жизни может стоить, и хорошо, если тебе одному, а ну как семья без кормильца останется?

      Харст не хотел думать, что будет, когда его срок и впрямь подойдет к концу. Есть арбалет – хорошо, есть верный глаз и твердая рука – и того лучше. Одна лишь Лансея видела, как он с замиранием сердца следил за движениями рук Риаленн, когда она натирала смолистой ветошью старое оружие: не парень! не мальчик! тот бы уже и тетиву натянул, и уж, конечно, пару раз тайком выбежал в поле – меткость свою на коршунах проверить. А Ри, она девушка: какие там арбалеты! Что ж, видно, судьба такая. Еще хорошо, что жрецы ее от колдовства отучили. Грамоту выдали, все честь по чести, староста Глейн теперь масленый ходит, заказами сыплет: не то перед властью провинился, не то куш где-то урвал – в месяц не проесть. Вот и мотыляется Харст по Карфальскому лесу, стрелы изводит да ловушки в корнях скрадывает. Что ж, время не изменило глейновских привычек: платит, как всегда, в срок, а значит – жизнь идет своим чередом, и весна по-прежнему хороша своими серебряными ручьями и солнцами пушистых первоцветов. Под такую погодку и тетива крепче, и стрела тоньше и прочней, и пахнет в лесу так, что и не описать – вот это жизнь! Не за зверем уже ходишь, а сам бегаешь по тропам, ловишь солнце в сеть зрачков – не уйдешь, не спрячешься!

      Да, вот это жизнь!

      Калитка приоткрылась со скрипом; Риаленн вздрогнула: петли были заботливо смазаны жиром, значит, кто-то должен был всем своим весом налечь на резную створку. Бурка заскулил, сполз с крыльца и задом убрался в смородинник. Она вскочила, но тут же ее ноги подкосились.

      – Отец! – закричала она. – Харст! Ха-арст!!!

      Ланс состарилась за эти два часа на десять лет.

      Он выжил. Выжил только благодаря стараниям жены и дочери. Хотя, пожалуй, будь он в сознании, поправил бы: Жены. И – Дочери. Потому что… потому. Риаленн не отворачивалась, только бледнела, когда охотник стонал сквозь забытье на столе, пока они с Лансеей обмывали его страшные раны. Она стискивала зубы, но пара предательских слезинок все-таки выпала на зачищенный до блеска стол. Наконец, они закончили бинтовать буквально истрепанное тело Харста, и кровь как будто остановилась, и тогда Ланс непривычно тяжело опустилась на стул.

      – Ри, беги к Глейну, пусть пошлет в город за докторами…

      Староста понял не с первого раза, но действовать