Слово закона. О магах и людях. Артём Останский

набрал в легкие воздуха и слегка отворил дверь, юркнул внутрь и неслышно закрыл ее. Впереди виднелось приключение: бесшумно прокрасться в комнату и улечься спать; а неприятный, но необходимый разговор отложить до завтра.

      Его встретила тьма. Волнение снова вернулось к нему, но теперь некое общее, неопознанное – света в передней не было, – он не помнил ночи, когда спускался бы промочить горло или сходить в нужник, а канделябры внизу не горели. Орен осторожно ступил вперед. Доски на пороге предательски скрипнули. Он не удержался, создал небольшое пламя над ладонью. Скорчил гримасу отвращения – башмаком он, как оказалось, наступил в бесформенную лужицу чего-то багрового, липкого, почти засохшего.

      Ужас поглотил сознание Орена. Воздух сделался вязким, витал неосязаемый аромат чего-то тошнотворного, неописуемого, как в предрассветном кошмаре. Помимо воли Орен направился по широкому красному следу, уползающему от лужицы во тьму.

      В углу передней, справа от лестницы, из-под длинной льняной материи выступал ровный ряд продолговатых бугорков с человеческими очертаниями; в самом углу лежал совсем уж маленький бугорок. Орен онемел, в животе разливались холодные потуги – пламя над ладонью то вспыхивало, то ужималось до размеров огонька свечи, как бы от души хохоча над происходящим.

      Орен сглотнул. Резким движением сдернул увесистую материю. Помимо слуг и Тиры в ряду лежали его отец, мать, сестра и младший брат. На месте правой руки Клаунериса была рваная культя. В груди у каждого зияла красная выемка, лишь у Клаунериса Младшего она располагалась на боку и у Даринии на шее.

      Огромных усилий Орену стояло удержаться на ногах. Он зажмурился – изо всех сил пытался проснуться, пытался вырваться из трагического кошмара. Безуспешно: не мог отвести взгляда от мертвенно-бледных лиц, родных лиц, любимых лиц.

      Нить с реальностью с треском рвалась. Он оказался у тела Нарии. Шрамы на ее лице по цвету сливались с кожей. Некогда пышущие жизнью сомкнутые губы, дарующие душевное успокоение, избавляющие улыбкой от всех тревог, теперь напоминали двух прижавшихся друг к другу земляных червей. Меж прикрытых век показывались узкие дуги белизны, могильной белизны закатанных глаз. Содрогающейся десницей Орен прикоснулся к ее холодной, одеревеневшей щеке. Он засмеялся, и смех его напоминал истерический плач, хоть глаза оставались сухими.

      – Орен! – Ему словно дали пощечину. Слева раздался родной голос, голос Нарии, но не просто слышался снаружи, а разносился еще и внутри головы.

      Он не отвел очей от бездыханной сестры, будто не слышал ее голоса.

      – Орен! – настойчиво вскрикнул кто-то голосом Нарии.

      Орена переколотило – резко повернулся на голос.

      Перед ним стояла – или, точнее, висела в воздухе – Нария! – вернее, ее полупрозрачный силуэт. Лицо ее не выражало эмоций: ни томной радости от забавной истории, рассказанной Ореном, ни загадочной грусти