Котел Чингисхана. Приключенческая повесть. Станис Фаб

так и правильно, так и нужно?! Говорунов да баюнов пруд пруди! Дай им волю, однако!

      Власть нужна, чтобы большие дела совершать, полагал Похабов. Не забор сколотить, не реку перейти, не стружок сработать. Острог новый, город поднять! Ого-го, какая власть потребна!

      …Острожники вошли тихо, встали у двери, теснятся. Хоть и темновато в избе, но разглядели и стол под кумачом, и серьезное лицо Якова Ивановича.

      Он молча махнул рукой, дескать, подходите ближе, чего там к косяку прилипли.

      Уселись рядком на лавке, Кирька незаметно погладил ее – сам строгал, стол тоже его рук дело. Оказался Кирька прирожденным мастером.

      Похабов молчал, и все молчали. Так тихо было, что, кажется, через бревенчатые стены слышно, как Ангара плещет у берега.

      – Молчальники, ишь! Раньше что-то я не замечал за вами такой диковины. У последних языки засыпали. Помнится, в походах шумливы бывали. Чего враз замолкли?!

      – Так, Яков Иванович, в лесу ты как бы свой, как бы ближе, у костра все по кругу. А тут, – Михей втянул голову так, что могло показаться, будто она у него без шеи на плечах, – тут все строго. Власть, Яков Иванович!

      – А—а—а—а… – протянул Похабов, как-то по-свойски и без строгости. – Ладно, тогда сейчас будем по-таежному, коли кумач вас с ног сбил. Ибо дело необычное, тайное. Гребите ко мне ближе. Будем советоваться, да и потише, опосля языков не развязывать. Нам лишних ушей не надо.

      Острожники сдвинулись ближе, теснясь и прижимаясь друг к другу.

      – Дело важное, секретное, ей-богу, чтоб рот на замке, – в который раз напомнил Похабов. Михей от его пронзительного взгляда аж перекрестился.

      – За меня, Яков Иванович, будь спокоен, сгину с твоей тайной.

      Прохабов усмехнулся.

      – Ну гляди, Михейка, – и для острастки погрозил ему кулачищем.

      – Были у меня братские. Видали, поди?

      Острожники дружно кивнули.

      – Слыхали, Яков Иванович, и видали, конечно. Как без этого. Долгонько, однако, они у тебя чаевничали, – Михей аж подпрыгнул на лавке. – Сотворили что супостаты? Каяться пришли?!

      Похабов зло зыркнул на Михея, и тот опять притих, съежился, перекрестился еще раз. Может и взашей, коли что…

      – Ох, болтлив ты, человече. Ну вот болтлив и все тут. Никак не можешь совладать со своим же языком. Как тебе дело государевой важности доверить? Наверное, оставлю тут. Будешь с десятским бревна осматривать.

      Михей понурился. Замолчал. Знал уже, что в такие минуты лучше молчать.

      – Так-то он сметливый, атаман, а что языком чешет без умолку, так то Хват исправить может, – вступился было Ефимий, но продолжать не стал. Тоже замолчал, почувствовав, что атаману не до шуток.

      – Исправить это можно, – Похабов не мигая смотрел на Михея. – Подрезать язычок и дело с концом, а?

      Ефимий перекрестился. Перекрестились Хват и Кирька.

      И тут