Напряжение. Андрей Островский

с лестницы, Шумский сказал Изотову:

      – Теперь самый раз ехать в Геленджик. Закажи мне сегодня же билет, а сам займись Михайловым.

* * *

      Нину Гавриловну Чупреев встретил на улице. Она поздоровалась с ним торопливо, без обычной своей приветливости, и Чупреев, видя ее озабоченность, спросил:

      – У вас что-нибудь случилось?

      – Меня зачем-то срочно вызывают в милицию.

      – Ну и что же? С пропиской что-нибудь?..

      Нина Гавриловна пожала плечами:

      – Но я ведь здесь не прописана.

      – Может быть, им понадобились какие-нибудь сведения об отдыхающих, – безразличным тоном проговорил Чупреев. – Хотите, я провожу вас в Геленджик?

      Женщина помялась, думая о чем-то своем, ответила нерешительно:

      – Мне бы не хотелось затруднять вас…

      – Ну, пустяки какие… Мне все равно делать нечего.

      – Если так, я буду рада.

      В милиции Михайлову приняли сразу. Увалень-дежурный – ни военной выправки, ни четких движений – молча проводил ее в маленькую комнату с двумя распахнутыми настежь оконцами и оставил. Нина Гавриловна села возле обшарпанного стола, на котором одиноко лежала пластмассовая пепельница с придавленным окурком, осмотрелась: чисто, но неуютно, казенно. Голые стены, покрытые до половины синей масляной краской, на подоконниках горшки с сухой землей и чахлой зеленью, в углу железный ящик – сейф.

      Вошел порывисто Шумский, мельком, но с любопытством взглянул на Михайлову из-под мохнатых бровей, стукнул тяжелой крышкой сейфа, достал бумаги, потом уселся и сказал своим низким голосом:

      – Нина Гавриловна Михайлова. Так? – Она кивнула, стараясь сохранить спокойствие. – Нам хочется познакомиться с вами…

      Чупреев не пошел в здание милиции. С Ниной Гавриловной они условились, что он будет ждать ее в соседнем сквере. Откинувшись на глубокую спинку скамейки, в тени под акациями, он закрыл глаза и стал думать. Он знал о приезде Шумского еще накануне, виделся с ним, разговаривал. Знал о предстоящем допросе Нины Гавриловны и сейчас беспокоился за нее не меньше, чем она сама.

      Прогулка к дольменам сблизила их. Чупреев не мог подавить в себе чувства, вспыхнувшего в нем при расставании в тот вечер. И сейчас ему явственно виделся ее профиль, рисованный лунным светом, вспоминался ее голос, смех… Кто же такая Нина Гавриловна? Неужели эта женщина?.. Нет, он ничего не мог сказать ни «за», ни «против». Каждый раз, расставаясь с ней, он восстанавливал мысленно их разговор, пытался и в случайно брошенной фразе отыскать подтверждение своим догадкам или, наоборот, отвергнуть их. И все же интуитивно, сердцем чувствовал: не виновата она, что-то не то здесь. Но разве можно в его работе полагаться на сердце? Тем более что оно…

      Тени переместились, стали длиннее и гуще. Чупреев сходил в столовую, наскоро пообедал, купил газету и вернулся в сквер. Но читать не мог – глаза скользили по строчкам, не видя их. Почему так затянулся допрос? Если все ясно, то он не должен быть таким долгим. Значит… Или они разминулись, пока Чупреев ходил обедать? Он встал, прошелся по улице мимо